Эх… Не успел Терентий и слюни на губах утереть – в ямину болотную провалился! Враз по пояс увяз в жиже холодной. А и поделом: коль по болотной тропке идешь – не хрен о девках думать! Вскрикнул истошно волхв, взмахнул руками – помогай, Степушко!
Протянул Степанко посох – сам чуть не утоп, но вытянул сотоварища. Обернулся… Вроде как стон, или хрип какой почудился… Бывало – забредет какой путник, через болотину дорогу спрямить, – ан – и нет его, пропадет в трясине. Ну как и сейчас так?
Глянув на спутника своего мокрого, приложил Степа палец к губам. Терентий тоже ругаться перестал, башкой закрутил, прислушиваясь. Ну – точно! Слева, в нескольких шагах, мужик какой-то в трясине бился… Да вот, кажется, уже и выбрался на берег…
– Если из местных кто – топить надо! – тихо прошептал Терентий. – А ну, проверим…
Вылезший из болота мужик точно оказался не местным… и, судя по одежде – ярко-красный кафтан угадывался даже под слоем грязи, – отнюдь не бедным… Вымотанный борьбой, незадачливый путник обессиленно лежал лицом вниз на низком островке, поросшем редкими черными елками.
Мужик. Волосы волнами светлыми по плечам, усы, бородка, на щеке – родинка…
Тот самый, что недавно Степанке в лесу встретился!
Тот самый, что на русалиях в старом капище был… заместо Терентия! Тот самый, с кем супротив медведя вместе боролись… когда из капища горящего выбирались… когда Ратибор… когда сестры… Глукерья, Мартемьянка, Лыбедь…
Сглотнул слюну отрок, вида не показав.
– Видно, не из простых, – прошептал лишь. – Ежели к себе взять да выходить – можно и выкуп получить знатный.
Терентий, видимо, подумал то же самое, поскольку, настороженно осмотревшись, велел отроку мастерить из лапника волокушу. На коей – изготовленной весьма проворно и с большим знанием дела – и поволокли потерявшего сознание путника мокрыми болотными тропами.
К острову вышли – что твои куры – мокрые, в грязи да тине бурой. Точно кикиморы.
Узкий был островок – в треть версты да в версту шириною. Лесом порос густо, все больше ели да сосны. Угрюмые, корявые, страшные. Если и было в Черном лесу самое гиблое место, так вот оно – островок этот, посередь тины болотной. В самой гуще еловых зарослей, где тьма, казалось, поселилась извечно, за высоким тыном, украшенным рогатыми коровьими черепами, хоронилась приземистая изба – грубо, в лапу, рубленная, в землю вросшая, окна – щели узенькие, сквозь волоковое оконце дымок черный вьется.
Отворились ворота, вошли Терентий со Степанкой в избу. Слуга Терентия Огрой – мужик безволосый, беззубый, морщинистый, да немой в придачу, – ворота на засов (от кого только?) заперев, мужика притащенного на лавку к печке перенес да за одеждой чистой бросился, воды котел на очаг поставил – мыться. Вокруг очага – лавки сосновые, стол, по стенам – черепа заячьи, травы пахучие, змеи да жабы сушеные. В углу, вместо иконы, еловые чурбаки размалеваны страшные – идолы. Не изба – капище! В миске серебряной кровь петушиная плещется – за удачное возвращенье хозяйское поутру зарезал Огрой петуха. Все одно уж всех кур переели, да и зима скоро – уходить придется, новое прибежище искать. Замерзнет болото – враз охотники за зверьем всяким нагрянут. Ну, идолов в чаще спрятать – сойдет капище за заимку охотничью. Ярило с ними, пущай пользуются, не сожгли б только избу до весны-то…