Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того – аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки – и таков. Ищи теперь его, свищи.
– Хорошо еще – не насмерть прибил, – ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. – Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья… были бы камни…
– Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, – пригорюнился Гриша. – А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
– Ладно, не кручинься, – отмахнулся Олег. – Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут… Миронов, что ли?
– Мирожский! – встрепенулся Гришаня. – От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку – новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
– Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
– А чего ее помнить? – удивился отрок. – В людные места выйдем – всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда – по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!
– Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.
Олег Иваныч передернул плечами – прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, – горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.
Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!
Да уж, похожи они на иноков – с оружием, да в панцирях, да при кольчугах – как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал – рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо…
К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни – не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догоняльщики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло – возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся – самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору – люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная – ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем – обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот – от чистого сердца.