– Говори!
– Неужто про ошкуя слушать будешь, господине? – удивился тот.
– Да мне хоть про кого… Ты рассказывай, как дело было.
– В обчем, про ошкуя тогда, – размазав рукавом по лицу кровавые сопли (видать, достал-таки Антип), Колька довольно толково и с большими подробностями поведал о том, что имел возможность наблюдать не далее как вчерашним вечером, здесь же, на Черторые. – Возвращался я, значится, из корчмы – мы там с робятами сено с возов в овин сгружали – они-то потом все по Остоженке пошли, а я – через ручей, мне тако ближе. Иду – звезды на небе так и блещут, так и блещут, истинно чудо Господне, не холодно на улице, хорошо, морозец такой небольшой… В обчем, иду. Вдруг слышу – вроде бы как кричит кто-то на ручью, за кустами. Я еще подумал: и кому там кричать? Место глухое, там почти никто и не ходит – ямы да буераки, – потому и лихих людишек нет, грабить некого. Вот и думаю: и кто это там кричит так страшно? Может, муж какой неверную свою жонку батогом учит? Как-то был такой случай… Оно, конечно, страшно, но и любопытно стало посмотреть. Ну вот, стою на тропинке, раздумываю – смотреть али нет… И вдруг из кустов-то, ну, там, где крики, ка-ак выскочит, ка-ак побежит… да прямо на меня! Я скорей с тропы – да в снег, тем и упасся. А он – здоровенный такой – пробежал лапами, проскрипел когтями – да и сгинул себе в темноте. А я пождал немножко – да деру! Дома насилу уснул. Ну, а утром вот, как с Антипкой на корчму пошли, тут мертвяка-то и увидали. Я-то уж сразу сообразил, кто его растерзал, а Антип не верит, смеется. Вот, ей-богу, не вру – ошкуй! Огроменный такой, уши торчком, морда оскалена и шерсть – белая-белая.
– Как же ты все разглядел в темноте?
– Дак луна, видно… Я-то в овражек скатился, не то бы тож сгинул. Господи, спаси и помилуй! – сняв шапку, парнишка троекратно перекрестился.
Глядя на его побледневшее лицо, на задергавшееся вдруг веко, Иван все же вынужден был признать, что Колька что-то такое видел. Видел, конечно… Но – ошкуй?! Северный белый медведь – в Москве? Что-то не верится… Хотя… Почему бы и нет? Ведь многие столичные богатеи держат в своих хоромах медведей, обычно, правда, бурых – с Ивана Васильевича, Грозного царя, поветрие такое пошло. Бывали и раньше случаи – вырывались голодные звери на волю, срывались с цепи…
– И что, большой ошкуй-то?
– Говорю ж, агроменный!
– А оборванной цепи ты на нем, по случайности, не заметил?
– Цепи? – Мальчишка наморщил лоб и покачал головой. – Нет, господине, врать не буду – оно, конечно, может быть, цепь и была, да только я ее не видел. О! Однорядка на ошкуе была, да! Или ферязь… Черная такая, бархатная.