— Господин Минотти, — сказал я, переждав его внезапный словесный шквал, — речь идет не о техосмотре и не о парковке. Я беспокою вас по совершенно другому делу.
Орфей откинулся на спинку кресла и распахнул глаза, окончательно просыпаясь.
— По какому другому делу? У меня нет никаких дел с пoлицией!
Нетерпеливый он был человек, порывистый, и, кажется, не умел дослушивать собеседника до конца. И каково ему было со студентами… вернее, студентам с ним?
— Мне поручено выяснить некоторые вопросы, связанные с делом госпожи Карреро.
Я внимательно наблюдал за его реакцией на мои слова, но никакой необычной (и любопытной для меня) реакции не последовало. Он просто несколько мгновений молчал, усваивая мое сообщение, а потом удрученно покивал:
— Да-да, Эвридика… Странная и печальная история. Что-то ее страшно напугало… Можно сказать, почти безумно напугало.
— А что именно, как вы думаете? — тут же спросил я.
— Раздался в доме вещий вопль, и встали дыбом волосы… В ночи, во сне царица закричала. Этот крик был полон страха, — медленно, с расстановкой, произнес господин Минотти.
— Что-то из ранних сказаний Журавлиной Стаи? — осведомился я.
— Копайте глубже! — Он придавил рукой взлохмаченные волосы и привел их в относительный порядок. — Эсхил! «Орестея»! Это я к тому, что бедняжку напугали чуть ли не до сумасшествия. А кто?… Что?.. — Он скорбно развел руками. Впрочем, без всякой рисовки — он, по-моему, действительно переживал. — Увы, ничем не могу помочь полиции. Узнал, бросился в больницу… Если бы хоть какое-нибудь предчувствие! Я бы приехал накануне, был бы с ней в ту ночь!.. — Орфей осекся и с некоторым смущением посмотрел на меня.
«Хорошую ночку устроил бы вам господин Карреро», — подумал я.
Орфей неожиданно прищурился и подался вперед:
— А почему, собственно, вы обратились ко мне? Да, я близкий друг, даже, в некоторой степени, обожатель, этакий одержимый до самозабвения Ланселот Озерный, но… известно мне не более других.
— Мы опрашиваем всех, знающих госпожу Карреро. Возможно, хоть что-нибудь прояснится. История, действительно, очень странная.
— Ну да, ну да, — покивал господин Минотти. — Ищете след. Но, к сожалению, не могу пролить ни единого луча света. Значит, полиция пока в тупике?
— Отрабатываем версии, — неопределенно сказал я. — У нас не тупики, а, скорее, перепутья. — И добавил: — Понимаю всю неделикатность своего вопроса, господин Минотти, но, надеюсь, и вы меня поймете… Я задаю его всем, он просто неизбежен.
— Да-да, конечно, любой вопрос! — с готовностью отозвался Алессандро Минотти. — Небось, насчет моих отношений с Эвридикой? Понимаете, Паола это Паола. — Он замялся. Я решил его не перебивать — пусть выскажется. Паола — это, конечно, свое, надежное… но потеряна острота ощущений, новизна восприятия, понимаете? Нет пряности. Нет тайны. Все давно рассчитано, все измерено, все познано. А познание, как известно, умножает скорбь. И скорбящего тянет к новому познанию. — Он лукаво посмотрел на меня. — Вы же способны понять, как мужчина?..