— Теперь бросит, знаю, —упрямился я.
— Знаешь, твой покойный отец тоже питал страсть к женщине, по возрасту годившейся ему в дочери. Он тоже увлекся... Квартиры ей покупал. Но все скрывал, никогда не позорил себя так, как ты. Даже самые близкие его друзья ни о чем не знали... — В это время в комнату вошла Фатьма-ханым. — Фатьма, мы тут разговариваем. —Та тут же вышла и закрыла за собой дверь. — Ваш покойный отец был сильным, умным, порядочным и благовоспитанным человеком, но даже ему были свойственны страсти и слабости, — продолжала мать. — Много лет назад ты попросил у меня ключи от «Дома милосердия» , и я тебе дала их, хотя, зная, что у тебя есть отцовские черты, предупреждала: «Будь осторожен». Предупреждала? Предупреждала. Сынок, ты меня, разумеется, не послушал. Скажешь, все это твоя вина, Несибе тут ни при чем? Но я никогда не прощу Несибе за то, что они с дочкой уже десять лет заставляют тебя терпеть эту пытку.
Я не стал ее поправлять — не десять, а восемь. «Хорошо, мама. Я скажу им что-нибудь».
— Сынок, ты не будешь счастлив с этой девушкой. Если бы мог быть с ней счастливым, уже бы это случилось. Я и против того, чтобы ты ходил на эти похороны.
Однако слова матери убеждали как раз в обратном: не в том, что я погубил свою жизнь, а в том, что скоро буду счастлив с Фюсун. Поэтому нисколько не рассердился на мать, слушал ее даже с улыбкой и хотел как можно скорее вернуться к Кескинам.
Мать, заметив, что ее слова никак не влияют на меня, окончательно рассердилась. «В стране, где мужчины и женщины не могут свободно встречаться, разговаривать и дружить, никакой любви быть не может,— она говорила почти гневно. — И знаешь почему? Потому что как только мужчина видит свободную женщину, он не смотрит, плохая ли она или хорошая, красивая или нет, а сразу набрасывается на нее, как дикое голодное животное. Здесь все привыкли так жить. А потом называют это любовью. Разве в таком месте может существовать любовь? Не обманывай себя».
Матери все же удалось меня разозлить. «Все понятно, мама, — отрезал я. — Мне пора».
— На похоронный намаз в квартальную мечеть женщинам ходить не принято, — сказала она, будто это было главным.
Два часа спустя туман рассеялся, община расходилась с намаза из мечети Фирюз-ага, среди выражавших соболезнования тете Несибе были и женщины. Среди них хозяйка закрывшегося бутика «Шанзе-лизе» Шенай-ханым и Джеида. Со мной в тот момент стоял Феридун в вычурных черных очках.
В последующие дни я приходил в Чукурджуму рано вечером. Но теперь в доме, за столом, испытывал крайнее неудобство. Казалось, со смертью Тарык-бея проявилась надуманность наших отношений и тяжесть ситуации. Тарык-бею лучше нас всех удавалось не замечать, что происходит, именно он искуснее всех притворялся. А сейчас, когда его не стало, у нас не получалось быть естественными, мы не могли вернуться к тому полунаигранному, полуискреннему покою, который держался восемь лет.