— Ты собирался подняться к себе и читать книгу? — переспросила Фюсун.
Она сделала вид, что собирается вставать.
— Нет, дорогая, просто подумал, что мы можем покататься.
— Мы слишком много выпили, Кемаль, нельзя.
— Давай покатаемся.
— Иди наверх и ложись спать.
— Ты боишься, что я устрою аварию?
— Не боюсь.
— Тогда я возьму машину, мы скроемся на глухих дорогах и исчезнем за холмами, в лесах.
— Нет, иди наверх, ложись. Я встаю.
— Ты бросаешь меня одного за столом, в вечер нашей помолвки?
— Нет. Хорошо, еще немного посижу. На самом деле мне очень нравится здесь быть.
Французы из-за своего стола посматривали на нас. Не разговаривая, мы, должно быть, просидели около получаса. Иногда наши взгляды встречались, но мыслями мы были обращены в глубь нас самих. В кинотеатре моей памяти шел странный фильм, составленный из воспоминаний, страхов, желаний и многих других картинок, смысл которых я сам не очень хорошо понимал. Через некоторое время в кадр попала огромная муха, которая быстро ползла между нашими стаканами. Еще попадала моя рука и рука Фюсун с сигаретой, потом опять стаканы и французы. Я был сильно пьян и влюблен, но сознавал, как логичен этот фильм, и думал, как важно сказать миру, что у нас с Фюсун есть только любовь и счастье. Надо было очень быстро, пока муха ползла между стаканами, придумать, каким образом сообщить об этом всему миру. Я улыбнулся французам, и моя улыбка должна была свидетельствовать о том, как мы счастливы. Они улыбнулись нам в ответ.
— Ты тоже улыбнись им, — сказал я Фюсун.
— Хорошо, — она посмотрела на меня: — Что еще сделать? Танец живота станцевать?
Я забыл, что Фюсун тоже пьяна, и расстроился, приняв ее грубый тон всерьез. Но мое счастье не так-то просто было испортить. Я погрузился в такую глубину чувства, на которой пребывают очень пьяные люди, ощущая единство мира. Эту-то мысль и нес в себе фильм с мухой и воспоминаниями, крутившийся у меня в голове. Все, что я долгие годы чувствовал к Фюсун, все страдания, которые претерпел из-за нее, вся хаотичность мира и его красота слились у меня в голове в единое целое, и это ощущение целостности и полноты казалось мне невероятно прекрасным и дарило глубокий покой. Между тем я никак не мог отделаться от во-проса, как мухе удается не запутываться с таким количеством ног. Затем она исчезла.
Я держал руку Фюсун в своей руке и понимал, что мое ощущение покоя и красоты передается от меня и ей. Как уставшее, покорившееся животное, ее прекрасная левая рука лежала под моей правой, поймавшей ее, накрывшей, грубо навалившившейся, словно пленившей. Целым мир, вся вселенная вместились в меня. В нас.