Она приподняла его, подперла, помогла стянуть через голову рубаху. Подобно темнокожим рабам, он не носил нижнего белья, а его штаны, хотя и сшитые из тика, а не из мешковины, были немногим лучше, чем у них. Она расстегнула ремень и распорола штанину на сломанной ноге. Зрелище белой кости, прорвавшей кожу, ужаснуло ее. Она вовремя загородила от него его собственную ногу, чтобы тот не испугался еще больше. Надев на него через голову ночную рубашку, она расправила ее и укрыла раненого простыней. Он упал головой на заботливо взбитые ею подушки. Вооружившись расческой Максвелла и не пожалев слюны, она причесала его.
Истратив на возню с хозяйским сынком последние силы, она была близка к обмороку. У нее то и дело темнело в глазах, но она всякий раз пересиливала себя: обморок был бы сейчас крайне некстати. Хаммонд пострадал сильнее, чем она, и она понимала, что в кои-то веки без нее действительно не могут обойтись. В такие минуты она не могла позволить себе роскошь прислушиваться к собственной боли.
– О, какая боль! – стонал Хаммонд.
– Ясное дело. – Она расправила на нем простыню. – Нам обоим больно, масса Хаммонд. Мне ведь тоже на совесть искромсали спину. Вы да я – два хворых цыпленка. Ну и зрелище!
– Да уж… – Несмотря на слезы в глазах, он попробовал улыбнуться. – Мне очень жаль, что отец велел тебя высечь, Лукреция Борджиа. Из-за этого, по-моему, и я попал в беду. Насмотревшись на твои корчи, я не смог справиться с рвотой, вот и решил проехаться верхом. Ведь не дело, когда человека тошнит у всех на виду! Пустил коня галопом, потому что хотел оказаться как можно дальше от этого проклятого места. У реки я слез, там меня и вывернуло. Потом поскакал вдоль реки, чтобы освежиться на скаку. Вдруг какой-то зверек – лисица, что ли, – перебежал нам дорогу. Я вылетел из седла. Больше ничего не помню.
– Мне тоже преподали сегодня утром хороший урок, – кротко молвила Лукреция Борджиа. – Я не виню вашего отца за порку. Я сама его к этому принудила. Теперь я постараюсь вести себя так, чтобы меня не за что было пороть. Уж больно мне это не понравилось!
Она села на кровать, приняла удобную позу, приподняла своего пациента с подушек.
– Пожалуй, я не стану давать вам снотворное. Надо дождаться Мема с врачом.
– Ты меня не оставишь? – жалобно спросил он.
– Оставить моего малыша? Ни за что! А вот и ваш отец!
В дверях появился Максвелл. Увидев, как аккуратно выглядит постель больного и сам больной в ночной рубашке, он одобрительно кивнул:
– Мем ускакал. Скоро он привезет доктора Гатри.
И тут Максвелл совершил необычный поступок – наверное, самый необычный за всю свою жизнь: подойдя к кровати, он ласково положил руку Лукреции Борджиа на плечо. Он не был склонен к бурным проявлениям чувств, но этот жест яснее ясного передавал его любовь и жалость.