Носильщик уже катил тележку к вагону.
Жора поплёлся за ним. Ухватившись за поручни, втащил себя в вагон, добрался до купе и сел на полку. Впервые в жизни он не участвовал в погрузке собственных вещей, не руководил, не помогал. Носильщик сам растыкал чемоданы на полку, под полку, под столик, и ушёл — деньги Жора ему заплатил вперёд.
Поезд тронулся.
— Подвиньтесь, пожалуйста, — попросил сосед.
Жора попытался привстать, но тут же снова плюхнулся на полку. Ещё одна попытка — тот же результат.
— У меня отнялись ноги, — безучастно сообщил он.
Обо всём, что происходило дальше, Жора вспоминал, как о кошмарном сне: носилки, больница, врачи, уколы, инвалидная коляска… Нет, это уже было в Вене. Потом два костыля, потом один. И, наконец, неуверенно, как по канату, он впервые самостоятельно пересёк комнату. Но это уже произошло в Нью-Йорке. Марина радостно зааплодировала. Маня прослезилась:
— Слава Богу! Скоро ты опять сможешь бегать за шиксами![2]
Жоре определили инвалидность и назначили хорошее пособие. Квартиру ему оплачивало государство, медицинская помощь и лекарства полагались бесплатно. И Лёва прокомментировал:
— Как на моё мнение, вы, Жора, идеально реализовали свой бриллиант: получили ренту на всю оставшуюся жизнь.
— В общем, да, но всё равно обидно: какой-то ворюга сейчас сидит и смотрит в мой телевизор, — Жора вдруг рассмеялся. — Если б он знал, что смотрит в него не с той стороны!
— Простите его и пожалейте: вы приехали в большую Америку, а он остался в большой Чопе!
А сейчас я хочу познакомить читателей с ещё одним новым героем этой истории. Зовут его Стёпа. Честно говоря, я не собирался вводить его в повесть, но он был очень настойчив. Дело в том, что у себя в Днепродержинске Стёпа всю жизнь дружил с евреями, и когда они стали уезжать на родину предков, решил любыми путями тоже уехать в Израиль. В каком-то колене он разыскал тщательно запрятанного прадеда-еврея, родословную которого вытащил из тьмы забвения, почистил, проветрил и решил напялить на себя. Наступило удивительное время, когда принадлежность к еврейству стала завидным преимуществом. Все годы Советской власти евреи жили с фамилиями, изуродованными до узнаваемости: Вайсберги превратились в Белогоровых, а Кацманы — в Кошкиных. Сейчас шёл обратный процесс — из толщин архивов вытаскивали на свет глубоко запрятанных еврейских дедушек и бабушек, и лихорадочно восстанавливали свои неприличные имена и фамилии. В синагогах, специальные служители, документально подтверждали, что Семён — это Шимон, а Портнов — это Шнайдерман. Обслуживали быстро, стучала машинка, ставилась печать. Оплата поштучная, десять рублей за одно имя — синагоги тоже перешли на хозрасчёт.