Мне бы хотелось закончить самой, ну да ладно…
В нашей комнате в самом разгаре собрание, каких еще не бывало. Собрание втроем, но без меня. Я была замечена с врагом, и мне, кажется, здесь не рады.
— Это ты взяла пятьдесят франков из-под будильника?
Мама хочет наверняка знать, станется ли с меня украсть табун коней.
Они все уверены: это я украла деньги из-под будильника.
— Нет.
— И кто же, по-твоему, мог их украсть?
Втроем они уже разобрали меня по косточкам. Коринна взять деньги не могла, тут все согласны. Однозначно. Жоржетта? Тем более. А если не они, значит, их сестра — больше-то некому. С такой сестрицей им светит нашествие копытных в самом ближайшем будущем — она ведь давно «пошла по кривой дорожке».
— Это не я! Я даже не видела, что их там больше нет, этих пятидесяти франков!
Им противно на меня смотреть: вру, да как уверенно!
Ты можешь припрятать пятидесятифранковую бумажку, но того, что скоро украдешь, так легко не спрячешь, читаю я в их глазах. Я — их горе. Я никогда не думаю о последствиях своих поступков.
— Если честно признаешься, я не буду тебя наказывать, — говорит мама: она уж и не знает, как вернуть заблудшую овечку на путь истинный.
Мне не в чем признаваться. И наказывать меня не за что: не брала я эти деньги.
— Это не я, говорю же вам, не я! На кой черт мне ваши пятьдесят франков! Идите все на фиг!
Вот и грузчик заговорил. Мама коршуном кидается на меня:
— Что? Куда нам идти? А ну-ка повтори, что ты сказала?
Я не могу повторить.
— Куда нам идти?
У меня темнеет в глазах.
— Смотри у меня, ты совсем от рук отбилась! Вот что, врушка, во-первых, ящика своего ты за это не получишь, во-вторых, не пойдешь с нами в субботу к крестному! Подумать только… На кой черт… Идите на фиг, слыханное ли дело!
Мама выходит из нашей комнаты, обиженно поджав губы.
Я так и стою, оцепенев. Потом сажусь за свою половину письменного стола.
Мои сестры не знают, что сказать. И пусть помалкивают. Они меня не поддержали.
— Хотела бы я стать мухой, чтобы посмотреть, что будет у крестного в субботу!
Месть удалась, их бросает в дрожь целых пять минут. Теперь они сторонницы презумпции невиновности.
— Милый! Убери этот ящик, — слышно нам, как мама говорит Пипи-Пьеру.
Надо же, как он ее слушается. Стук молотка стихает.
Я сижу за своей половиной письменного стола лицом к стене. Я отодвинулась подальше от нашей с Жоржеттой границы. Мне не хочется даже чувствовать ее рядом.
Я достаю пенал. Буду рисовать.
— Я с ней поговорю, — шепчет Коринна и идет в кухню выбивать мне послабление.
В доме снова тихо. Я украдкой смахиваю слезу, прежде чем взяться за карандаши.