— А-а-а! Глаза! — кричал механик. В судорогах он сорвал с себя шлем, и у него загорелись волосы. — Братцы, тушите! Тушите!
Наконец стрелок повалил его на пол, чтоб не бился, распахнул на себе китель и накрыл товарища собственным телом. Этот странный способ подействовал. Сбить пламя удалось. Но горело или тлело уже в десяти разных местах кабины.
— Бензопровод берегите! Рванет! — стонал Степкин.
— Что это он делает? — с любопытством спросил главковерх. — Пускает дымовую завесу? Но зачем?
Маленький самолетик в небе двигался короткими рваными зигзагами. Он выбросил облачко черного дыма. Потом — облако белого, уже побольше.
Крылов не ответил его высочеству.
— Что за… Ничего не понимаю! — пролепетал изобретатель.
Шеренга летчиков на поле дрогнула и рассыпалась.
— Горит! Горит!
Теперь было видно, что из кабины «Муромца» вырываются языки пламени.
В толпе зрителей раздался истеричный женский крик:
— Митрофа-а-ан!
Кто-то там упал наземь, над упавшей склонились.
Но в ту сторону смотрели немногие.
Все завороженно наблюдали за драмой, разворачивавшейся в воздухе.
Пожар, наконец, кое-как погасили: забили, задушили, залили водой. Кабину наполняли чад и дым, но огня уже не было, лишь дотлевала одежда на обожженном Степкине. Он лежал на полу, издавая стоны. Его лицо страшно раздулось, с него свисали клочья лопнувшей кожи. Тошнотворно пахло паленым мясом.
Стекла салона треснули и частично выпали, внутри аэроплана завывал ветер, загоняя внутрь фюзеляжа бумаги и всякую мелочь.
— Почему крен? — кричал командир. — Не могу удержать! Падаем! Не слушается! Митя, помогай!
Шмит тоже навалился на руль, оба пилота заскрипели зубами от напряжения. «Муромец» неохотно выровнялся, едва-едва не ухнув в штопор. Воздушный корабль бросало из стороны в сторону. Не то что стоять, но и сидеть было трудно.
— Митрофан Иванович! Что с машиной? Митрофан Иванович, вы меня слышите?
— Слышу, командир… — охнул Степкин. — Господи, только не вижу ничего… Повороты что?
— Элероны не работают.
— Значит, рулевой трос лопнул. Или передаточную крестовину заклинило. От рывков. Если это крестовина, можно бы снизу, через люк достать. Попробовать… Кабы не глаза… А если попробовать «штаб-офицерским»?
«Штаб-офицерским» назывался медленный поворот без крена на одном руле направления.
— Это ведь не «ньюпор». — Рутковский помотал головой. — Не вытянем. Скользнем на крыло, зароемся — и в штопор.
Степкин попробовал протереть глаза, но только закричал от боли.
— Нет, не могу!
«Илья Муромец», дрожа всем своим тяжелым телом, летел прочь от солнца. Ни свернуть, ни снизиться было невозможно.