Отведя двух новообращенных машек к их новому месту жительства, Ганс неожиданно вернулся и, присев на край моей койки, наклонился ко мне и зашептал:
– Слушай, Знахарь, ты как хочешь, но теперь у твоей шконки будут постоянно дежурить мои люди. Особенно ночью. Они будут сменяться, как и положено, и ты на них внимания не обращай. Вроде как мебель. Что скажешь?
Я подумал немножко и ответил:
– Годится.
– Вот и хорошо. Надеюсь, теперь ты сам понимаешь…
– Понимаю.
Ганс встал и исчез за нарами.
А еще через минуту к моему изголовью протиснулся какой-то еще не знакомый мне штемп и, заняв неожиданно мало места, застыл, слившись со спинкой трехъярусной койки. И действительно, уже через несколько минут я перестал его замечать. В натуре как мебель!
Тюря покосился на моего стража и спросил:
– И что, он теперь все время будет здесь торчать?
– Да, Тюря, будет. Но ты не обращай на него внимания. Дай лучше сигаретку.
– Возьми, – сказал Тюря, бросая мне на шконку целую пачку «Парламента», – бери всю пачку. А то у меня уже рука устала давать тебе по одной. Потом отдашь.
– Спасибо, – ответил я и, подцепив ногтем, сорвал с пачки тонкую прозрачную ленточку, идущую по кругу.
В это время за моей спиной прозвучал густой голос:
– А ты когда-нибудь слышал такое: «Не судите, да не судимы будете?»
Неторопливо закурив, я положил сигареты на край шконки, поправил подушку и только после этого повернул голову к говорившему.
Это, конечно, был Кадило.
Выпустив струйку дыма, я внимательно рассмотрел огонек сигареты и лениво ответил:
– Слышал. А что?
– Да так, ничего особенного… Но вот ты сейчас и судил и приговорил. И как тебе – ничего? Нормально?
– Нормально, будь уверен, – кивнул я, – не совсем, правда, но – нормально.
– А почему не совсем?
– А потому, Кадило, – ответил я, мечтательно глядя, как дым медленно поднимается к потолку, – что вот если бы я был царем, а еще лучше – каким-нибудь ханом, то сейчас этих обсосов уже сажали бы на кол.
– На кол?
– Ага! Именно на кол. Так что им повезло, что они сидят в совковой тюрьме, а не в какомнибудь средневековом зиндане, и что я не владыка местный, который может их конями разорвать, а всего лишь обыкновенный вор в законе.
– И тебе их не жалко?
– Не-а. Нисколечко. А ты, может, возлюбить их посоветуешь?
– Может, и посоветую.
– Не надо. Бесполезно. А «не судите, и не судимы будете» надо понимать так, что если ты боишься, что тебя за твой суд другие судить будут, тогда сиди себе тихонечко в уголке и не чирикай. А я, Кадило, не боюсь.
Кадило потеребил бороду, хмуро глядя вниз, потом взглянул на меня и снова спросил: