Все записи были тщательно отредактированы самим Василием Тимофеевичем, и все, что могло скомпрометировать его лично, было стерто.
Зато все остальное…
Откровения авторитетов, доносы стукачей, скандалы воров, поставленных нос к носу, противозаконные распоряжения и пожелания городских чиновников, навещавших начальника тюрьмы, маленькие и большие ментовские секреты – все это и многое другое было зафиксировано равнодушной видеокамерой и ждало своего часа.
Василий Тимофеевич Затворов уверенно полагал, что все питерские авторитеты, чиновники и менты у него в руках, и он, конечно же, был прав.
* * *
Суета в «Крестах» в этот день началась с самого утра.
Коснулось это и той камеры, в которой сидел Знахарь.
Под бодрящие покрикивания вертухаев зэки резво вынесли лишние койки, с оставшихся сняли надстроенные ярусы, и камера стала неожиданно просторнее и даже как-то светлее. Потом почти всех куда-то увели, и два шныря принесли восемь комплектов совершенно нового постельного белья, по числу оставшихся коек, столик, на котором были ваза с яблоками и грушами и несколько книг, и телевизор «Самсунг».
Начальник тюрьмы Запор, лично присутствовавший при этих непонятных перестановках, внушительно произнес:
– Фрукты не жрать. Сгною в карцере.
Восемь ничего не понимающих зэков стояли у стеночки и молча ждали хоть каких-то объяснений.
Запор презрительно посмотрел на них и наконец снизошел:
– К вам, козлам, комиссия гуманитарная приехала. Из самой Европы, из Нью-Йорка. Когда войдут в камеру – чтобы улыбались и были тихие, как зайчики. Если кто вякнет лишнего – вы меня знаете.
И он многозначительно посмотрел на каждого по очереди.
– Вопросы есть?
– Никак нет, – молодцевато ответил Дуст.
Он, как смотрящий по камере, о чем Запор, разумеется, знал, должен был ответить за всех, что он и сделал.
– Вот и хорошо, – одобрил его ответ Запор.
Он еще раз оглядел камеру и сказал:
– Сейчас вам принесут ведро и тряпки, и чтобы ни пылинки не было. Ни на полу, нигде.
Он повернулся, кивнул стоявшим за его спиной вертухаям и ушел.
Камера удивляла чистотой и непривычной тишиной.
В пространстве, которое еще недавно было набито трехъярусными койками и человеческими телами, даже появилось какое-то подобие эха, отдававшегося в пустых углах.
По лицу Тюри, завалившегося на койку и закинувшего руки за голову, блуждала довольная улыбка. Он в который раз окинул взглядом открывшийся в камере простор и, счастливо вздохнув, сказал:
– Эх, ништяк… Всегда бы так было!
– Что всегда-то? – поинтересовался Ганс, лежавший в другом углу. – Ты что, навечно тут обосноваться хочешь, что ли?