– Погонялово имеешь? – спрашиваю.
– Имею, – отвечает урка, – Шустрым кличут.
– Действительно шустрый. По бейцам ловко попал. Может, ты еще куда ловко попадаешь?
– Если надо, то и попадаю, – отвечает Шустрый, а сам ногу в сторону отставил и большие пальцы за пояс засунул.
Хочет, значит, показать, что хоть и перед авторитетом стоит, но и сам чего-то стоит.
– А за что, тебя, бедного, в тюрягу-то посадили? Небось, по ошибке?
– Нет, не по ошибке, – отвечает, – вооруженный грабеж.
– Ух ты! Вот здорово! И кого же ты ограбил? Трех здоровых мужиков? Или вооруженного инкассатора ножичком на понт взял? А может, прорвался через охрану и вынес из кабинета депутата сейф с наворованными у народа деньгами?
Шустрый угас, ногу прибрал и говорит:
– Да нет, Знахарь, я поскромнее.
– Ну так давай рассказывай, не томи.
Он помялся и говорит:
– Шубу с бабы снял, и сумочку еще…
– Вот это да! Герой! – восхитился я, – И не испугался? Хотя ты же вооруженный был… А что за оружие?
– Что за оружие… Нож охотничий.
– А где ножик-то взял?
Вся камера молча и с интересом следила за происходящим, и вдруг с верхнего яруса раздался чейто голос:
– А ножик он у корефана своего двинул, пока тот пьяный на хате валялся.
– Заткнись, Пахарь, тебя не спрашивают, – огрызнулся Шустрый.
– Не затыкайся, Пахарь, – возразил я, не сводя взгляда с Шустрого, – откуда ты об этом знаешь?
– А он сам рассказывал, как геройствовал в тот вечер. Что, Шустрый, не рассказывал разве? И про то, как кореш твой, козел, ты ведь его так называл, вырубился, а ты у него, у козла, ножичек-то и прибрал. Ты еще сказал, что это инструмент для настоящего мужчины, а кореш твой типа не настоящий. Забыл?
– Ну, охотничий нож – это и на самом деле для настоящего мужчины, – рассудительно заметил я. – Ты ведь настоящий мужчина? Правда, Шустрый? Ты ведь женщины с сумочкой не испугался? Или все-таки было страшно, но ты смог себя перебороть. А?
Смотрю, а Шустрый и вовсе завял, пальцы из-за пояса вынул, руки по бокам висят, а сам ссутулился, как плакучая ива… Урка, блин!
– Ладно, – говорю, – о том, что ты за урка, мы еще поговорим. А сейчас скажи мне, почему ты сокамерникам отдыхать мешаешь? Что вы там с этим не поделили?
И киваю в сторону второго орла.
А тот уже вроде очухался, за бейцы больше не держится, порозовел…
– Тебя как кличут? – спрашиваю.
– Берендей я.
– Ага… Так вроде бы какого-то царя звали, то ли у Пушкина, то ли у кого-то еще.
– Не знаю я никакого Пушкина, а звать меня – Санек, а братва Берендеем кличет.
– Понятно, – говорю, – ну, ты помолчи пока, а потом ответишь, когда тебя спросят.