Но Жененок тверд: никаких бессонниц, никаких слез, о ревности он даже не подозревает (к кому?!). Все просто и однозначно. Позиций, правда, две. Взаимоисключающих. Первая: нервное расстройство все же было (в официальной биографии о ней нет ничего, кроме неожиданного «ему стало лучше» (после чего наступило улучшение – тайна), в «Переписке с родителями» – не выбрасывать же письма – глава называется «Срыв»), причина его – «Весной 1935 года у Бориса Пастернака началась тяжелая нервная депрессия, сопровождавшаяся бессонницей. Пребывание в санатории не помогало, он очень страдал».
БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 636.
Без причин, может, из-за безделицы какой, а так – Пастернаку было не холодно и не жарко возле второй его жены.
Что касается отказа повидаться с родителями на обратном пути, уж если очень настаиваете, то здесь тоже никакой лирики: «…ни о каком свидании с родителями на обратном пути из Парижа, как планировалось, речи быть не могло. Цветаева писала Пастернаку с возмущением, что она никогда не поймет, как он мог проехать мимо матери, не повидавшись. Но для советского человека, члена делегации, самостоятельные путешествия по семейным надобностям были невозможны. Не могли понять этого и сами родители».
ПАСТЕРНАК Е.Б., ПАСТЕРНАК Е.В. Жизнь Бориса Пастернака. Стр. 305. А ведь проще простого было им так и написать. И они бы поняли, и человечнее это было бы, но Пастернак изводит письмо за письмом, объясняя все так, как есть: что он не мог заехать по своим внутренним причинам, что он страдал так сильно, что не мог ничего. Жененок это признавать отказывается – в публичной биографии, где решает выставить отца жертвой режима – просто, плоско, беспроигрышно, на известные ему лично, как практически свидетелю, современнику (сколько обманутого доверия!) события набросить пелену умолчания, искажения. Все для того, чтобы не допустить мысли о том, что отец мог страдать и мучиться из-за женщины, ради которой он бросил маму Жененка.
Пастернак даже из уважения к родителям не лжет. Никаких запретов члену советской делегации не устраивали. Причины «невстречи» были его внутренние, и он считает более достойным всех говорить о том, что было, не считая никого младенцем или кретином. Разве они не видели «…летнего заграничного моего казуса? Но не видели ли меня Жоня и Федя, или они были слепы? Разве им не ясно было, что перед ними находился человек с временной отсрочкой существованья, ет Nichts <>? Разве они этого не видели?
И, наконец, разве не через Берлин я ехал, не вам в Берлин посылал телеграмму, не вас в Берлине хотел видеть? Этого бы я не постеснялся, потому что так пришлось бы, рельсы бы так привели, как привели, попутно, в Париж к Цветаевой и в Лондон к Ломоносовой. Потому что так путь лежал».