Переписка… Стр. 344.
Да, в таких условиях не поработаешь. Ей предлагается еще вариант – все из того же разряда фантастических, элегантных, воздушных, как в романе, способов устройства жизни.
« Она 1 ноября позвонила в Москву. (Звонок был ужасный – после отсутствия писем от Пастернака, в свою бывшую квартиру, где была, а в момент звонка – он был ночной – НОЧЕВАЛА Зинаида Николаевна. Женя ни о чем другом не могла думать, читать об этом тяжко. Но говорить надо было о чем-то.) Разговор шел о поездке в Париж, куда маму тянуло. Там в это время жил Роберт Рафаилович Фальк, ее любимый учитель по ВХУТЕМАСу. Мама могла рассчитывать на его помощь в первом устройстве. (На помощь Фалька с его практически всемирным признанием.) Эренбург приезжал в Берлин и посодействовал в получении визы». Как говорится, жить бы и жить – тем более что на заработки от такой «работы» никто, конечно, не рассчитывал бы, и эта сторона «Парижа» была бы со всей тщательностью отрегулирована из Москвы. Но нет, все равно возникают непреодолимые, единственные в своем роде, ни у кого не случавшиеся трудности: «Но снова вставал вопрос, что делать со мной».
Там же. Стр. 344.
Из-за ленивых и эгоистичных родителей и сестер (раньше эгоистом был один Борис – «с частотою частокола»
(Д. Быков): это определение было в письмах милой Жени к мужу) ни в какой Париж Женя не поехала.
Ни великой, ни просто профессиональной художницей она не собиралась становиться – не имела ни желания, ни способностей.
Виноватый Пастернак обеспечил ей на всю жизнь возможность играться со всеми внешними атрибутами художнического ремесла, и Женя Лурье так и осталась в истории Евгенией Пастернак, художницей. И уже на этом основании – человеком, масштабом вровень с Борисом Пастернаком.
«Зина сгорела в романе со мной». Пастернак тоже сгорел в романе с Зиной. Как это могло случиться за семь лет? То есть почему тогда тянулось так долго? Пожар был 1930 года (будем пользоваться его терминологией). Пятая категория сложности – в 1932-м («Я счастлив, Жонечка. Но я слишком сильно люблю Зину, и она чересчур – меня. Так можно жить месяц или два, а мы живем так второй год» (БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 543). Если в 1937 году он пишет родителям, что Зине лучше бы было сделать аборт, чем рожать так, как рожают они – не желанного (не путать с нежеланным) ребенка, – так пишут только озлобленные, совсем высохшие супруги, то как же тогда его письмо Зине из Парижа – всего лишь за два года до этого?
Что не опалилось в нем, если он стал способен подсылать к любовнице ее малолетнюю дочь с поручением сообщить, что с очевидно подурневшей после лагеря он, вероятно, встречаться уже больше не будет?