Ирочка Емельянова активно участвует в строительстве новой семьи: она подслушивает телефон, судит маминых соперниц, воображает себя семьей. Некоторым женщинам выпадает это – желать увести мужа от жены себе в мужья. Если жена против, и даже страдает, то совестливые иногда мучаются. Есть и дети, которые хотят лишить другую девочку или другого мальчика их отца. Грех большой – не детям. Что они его ценой купят? Семью – не простую: «отстояла свое счастье», «любим друг друга», «жить не можем», – а респектабельную. Не было никакой – какие-то повесившиеся отцы («считается моим отцом»), а тут сразу еще и респектабельная.
Когда Зинаида Николаевна уходила к Пастернаку, у нее было более чем респектабельное положение, Галина Вишневская о таком пишет «самое высокое, какое есть в этой стране» (концертирующий пианист может быть приравнен к оперной солистке, а жена – к мужу); были муж, дом, она даже стихов-то не любила, Бориса Пастернака не понимала – она просто влюбилась в него самого. Категории любовных родов – это то, над чем Ирочке с детства пришлось много поразмышлять: чем еще мать могла объяснить ей свою воровскую, позорную позицию «женщины в шлеме» – в сражении за чужого мужа? Страсть к Зинаиде Николаевне она поняла верно.
«Она, героиня „Второгорождения“, ворвалась в его жизнь вместе с музыкой… »
ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Пастернак и Ивинская. Стр. 42. Сказано щедро и прагматично. Ольге ничего такого не досталось.
Пастернак практически был без жены, был молод и полон сил. Он не был виноват в том, что хотел жить. Зинаида Николаевна жить не могла, и это тоже не был ее выбор, – по-другому не могло быть для нее после смерти Адика.
В Ольге не было ничего, кроме жажды и энергии жизни. Она не хотела никаких высот и глубин для себя и ничего не могла дать для другого, но жить она хотела каждую минуту. Пастернаку большего было не надо. Поскольку и меньшего – тоже, то он был счастлив с ней.
Нейлоновая шуба, присланная оттуда, – это не так уж и мало.
Бродский пишет подруге юности, сообщая аргумент против оставления родины навсегда: «Он „сожалеет“, что не гулять мне больше под высокими стенами Исакия <>, не проносить гордо замшевую вещь под несытыми взглядами фарцов из кафе „Север“… »
ШТЕРН Л. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph. Стр. 135.
«Герцогиня Германтская села. Прибавлявшийся к ее имени и присоединявшийся к ее облику герцогский титул отбрасывал вокруг пуфа, на котором она сидела, тень и наполнял салон золотистою густолиственною свежестью гер-мантских лесов».
ПРУСТ М. УГермантов.
Герцогский титул и леса Германтов – таков был эквивалент настоящей, даже не замшевой, но «привозной» вещи, не импорта из ЦУМа, чего-то неприметного, может, даже не слишком качественного, но неподдельно иностранного, пахнущего Хемингуэем и Ремарком и раскрывающего перед женщиной все пути.