Ивинской хотелось зависти – она хотела обменять свою зависть на их. «Мы с моим приятелем по институту, красивым, талантливым молодым поэтом Тимуром Зульфика-ровым, провожаем Б.Л. до „большой“ дачи. <> Мы спускаемся в овраг и как будто попадаем в теплую ванну из мяты, огуречника, зверобоя – вечерний настой подмосковных трав в поймах бывших речушек, ныне превратившихся в грязные канавы, одурманивает. Заставляет забыть о разговоре; хочется дышать и молчать. <> Пройдя через овраг, подходим к калитке дачи Б.Л. Стемнело, окна дачи светятся, обратно в темный овраг не хочется. Есть другая дорога – через участок его дачи, противоположная сторона которой выходит на освещенное переделкинское шоссе, по нему можно вернуться в нашу деревню. Но Б.Л. медлит у калитки. „Вот что, Тимур, – говорит он моему спутнику. – Все же вы лучше проводите Ирочку обратно через овраг (дорога через овраг гораздо короче – об этом лучше не напоминать), мне не хочется, чтобы она проходила мимо моей дачи, мимо всего этого великолепия (или роскоши, не помню точно, как он сказал), – ей будет больно… “
Там же. Стр. 77– 79.
Ира считает, что это какая-то особая деликатность. Если б он просто не проводил их по участку, как-то незаметно направил назад по старой дороге – это, может, и было бы деликатностью: сказать вслух при постороннем: «Ире будет больно» – это что-то излишнее. А почему должно быть больно Ире? Они не прачки, ведут с матерью весьма барский, по советским меркам (а на другие претендовать с чего бы?), образ жизни. «Квартирка» их в Москве – не хуже московской пастернаковской: три комнаты, в хорошем доме, в центре; то, что дачку сняли маловатую, – так это причуда Ольги Всеволодовны была, не нужда. Пастернак хотел другую, выговаривал; ездили за город только на такси, дом держали открытый, что уж тут сжиматься сердцу, если увидеть ярко освещенные два этажа бревенчатой дачи? Здесь зависти заслуживало разве что состояние дома, участка, дворовых построек, то, что горели все огни, подшиты были занавески, вымыты окна, – это заслуга домовитости Зинаиды Николаевны. Пожалуй, и в адресате деликатности Ирочка ошиблась: разрешить ей с кавалером не возвращаться опять «в овраг», в «темно и сыро» (хотя вроде и в пьянящие запахи подмосковных трав) – это значило разрешить пройти мимо дома, под окнами дома, где жила Зинаида Николаевна с Леней. Ирочка была готова, Пастернак – он был очень проницателен – нет. «Всю обратную дорогу Тимур не перестает восхищаться деликатностью Б.Л. „Нет ты подумай, как он тебя почувствовал! Он увидел тебя Козеттой, которой не может сейчас купить куклу…“»