СААКЯНЦ А.А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. Стр. 467.
Не родственная, но еще более крепкая связь и поклонение – в слове «разминовение», вот и все. В-третьих, сам Рильке, который – человек, а не орудие приструнивания распоясавшихся дамочек, всегда роящихся вокруг видных, талантливых и особенно вокруг входящих в славу и моду женатых мужчин. «У него была потребность жить вполголоса, и потому больше всего раздражал его шум, а в области чувств – любое проявление несдержанности», – с тонкой проницательностью замечал Стефан Цвейг. Он приводит слова молодого Рильке: «Меня утомляют люди, которые с кровью выхаркивают свои ощущения, потому и русских я могу принимать лишь небольшими дозами: как ликер».
Там же. Стр. 267—268.
Марина Цветаева, конечно, сошла с ума от самой возможности переписываться с Рильке и Пастернаком – пусть они никто были не нужны друг другу, но говорить про них все-таки можно было, и она говорила (писала) много, страстно и совершенно несдержанно. Рильке подходил гораздо менее Пастернака для этого жанра, а за четыре месяца до смерти вчитываться в едкие, реальные, имеющие конкретные цели перепалки по поводу чужой жены и сына; знать, что Марине Ивановне тридцать четыре года и все это так далеко от вечности… – возможно, эта часть письма Цветаевой была ему наименее интересна. Но Жененок округляет глаза и многозначительно шепчет: очень циничное выражение – «спать с ней», надо же! Конечно, Рильке прервал переписку из-за такой вульгарности.
«А мне от ее писем часто больно. Значит, ТАКИХ писем не должно быть». Не значит ли это чего-нибудь другого? « … и Марине, и тебе, и мне должно казаться естественным ТВОЕ желание читать мне письма».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 171.
Женя пишет очень чистенько, очень справедливо, и с житейской точки зрения все совершенно так и должно быть, и все мы должны соглашаться с мемуаристами, что Женя была «вровень» с Пастернаком – но лучше все-таки отстранить ее от руления судьбами русской литературы.
Пастернак не хочет играть в поддавки, он хочет, чтобы все было честно. Марина Цветаева – что бы на нее ни было у Жени, не может исчезнуть из жизни или слов Пастернака, если она есть и если он ею дорожит. «Цветаева раскритиковала Шмидта. Ей не нравится, что я дал его, а не себя… »
Там же. Стр. 180.
Женя не отстает, услышав, что Марина Цветаева берется судить Борину работу: «Меня радует, что ей не нравится Шмидт, как лишнее подтверждение враждебности ее облика всему моему существу. „Я <> была страшно рада, что ты перешагнул <> от своей юности (Пастернаку тридцать пять) в зрелый возраст. Сделал самый трудный шаг от эгоистического (без эгоистического Пастернаку никуда) субъективизма, когда во что бы то ни стало насаждаешь свою личность (действительно, где Пастернак, а где – лейтенант Шмидт!) – к широкому, мягкому, где этот руководящий затаенный субъективизм (вы что-нибудь понимаете?) смешивается с большой реальной правдой, со всей сложностью и тонкостью ощущений (уф!). О Господи, как сильно хочу я любить (не пугайтесь – это Женя пишет, потому что Пастернак готов развестись из-за того, что устал воевать с женой, которая его не любит, а Женя высчитала, что за ним – „слава, богатство, известность“, и решила кое в чем принципами поступиться), – до жестокости к окружающему могу я впитывать все кругом, а приносить в одно место. Я поняла, ты думаешь, что я страдала четыре года, потому что не любила. Неправда… “