Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 36—38.
Плохая погода сильно увеличила вину Пастернака. А тут еще заболел Жененок. «…я, вероятно, дала ему сразу слишком много, вот его и несет, третьего дня раз 8, вчера 4, а сегодня тоже желудок зеленый…» (Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак. Переписка… Стр. 43). У Жени не остается ни одного тормоза, чтобы воздержаться от обвинений Борису. «Получила твои три письма сразу <… > Не радость мне принесли твои письма, целый день навертывались слезы, а ночь не спала, но разбирать почему да как – не выйдет. <… > никогда мне не было так трудно, безотрадно и мучительно жить, как с тобой, я не говорю, что ты в том виноват, может – разность темперамента и (для меня, увы, бывшей) работы» (Там же. Стр. 57).
Еще только полтора года назад сам Пастернак был мужем при жене-художнице. Сейчас, увы, что-то мешает ей. Няньки никуда не годятся, и Пастернак боязливо вторит: «Паня и Феня верно не годятся, потому что они через тебя о нем (Жененке. – Авт.) заботиться будут, а это посредство уже вредное: ты ни о ком заботиться с чутьем неспособна (тут Женя поднимает бровь), потому что лишена даже простой здоровой заботы о себе» (Там же. Стр. 55). Ну, это понятно: нужна какая-то особенная, независимая в суждениях и приемах няня, профессор педагогики, возможно, а на такую у Бориса средств нет, – что делать Жене, как смириться? «В будущем, ЕСЛИ НЕ ПРИДЕТСЯ РАБОТАТЬ – буду завистлива, несчастна и зла – в лучшем случае не буду жить, это выйдет как-нибудь само собой. Не могу писать, слезы застилают глаза. (Страшно подумать, что было бы, если б Женя смогла работать, каких перспектив Пастернак с пришедшим через него материнством ее лишил, а ей есть с кем себя сравнить.) Пока я только с завистью думаю о тех людях, которые, приезжая в Петроград, ходят по Невскому, по набережным, засматривают в витрины книжных лавок – таким я представила себе Маяка, видела афишу о его вечере» (Там же. Стр. 58).
Вот так! Маяковский ходит по набережным, а ей, Жене Лурье, приходится стул у ребенка подсчитывать. Потому что ясно: две домработницы, две няньки и отлынивающая ради ухода за отцом мать все равно не могут избавить ее полностью от обязанностей по ребенку. Хотя по набережным, наверное, пройтись все-таки смогла бы. Не хватает ей, очевидно, афиш.
Письмо и длинное не очень, и фразы короткие. И каждая из них – как укус, как рывок, как упрек и обвинение. Же-ненок, взрослый и старый, счел нужным это письмо построчно прокомментировать и еще более уныло описать их семейные претензии к Пастернаку. Комментирует (вернее, пересказывает своими словами), не добавляя ни подробностей, ни объяснений – строчку за строчкой. «Что касается веры в тебя – то есть в твою работу – то неужели ты не понял то, что каждый, кроме тебя, например, Дмитрий, понял, почему я не советовала тебе поступать на службу и почему иногда <…> горячилась. Но и тут, как и во многом, ты оттолкнул меня». Вот перевод на понятный язык этой слишком сложной для обывателя фразы: «Мама припоминает, как с верой в его успех с горячностью сопротивлялась его желанию поступить на службу а он спорил с нею».