А лейтенант, как только заметил Ваню, сразу набросился на него:
— Тебе где приказано быть? Живо отсюда!
Ваня сжал челюсти так, что заскрипел песок на зубах, и, отойдя, бросился в горькую полынь.
Разбомбив хуторок, штурмовики разлетелись. А цикады так же неумолчно трещали, и солнце по-прежнему палило.
Рядом с Ваней остановилась машина с кухней.
— Зашибло, кажись, парня, — услышал он голос шофера Овчинникова и не спеша поднялся, залез в кузов на мешки.
Шофер потрогал испещренный осколками кузов и зло захлопнул дверцу. «Ишь, разукрасили, гады!» Машина тронулась.
Поравнялись с догорающим хуторком… Торчали одни черные трубы и тлели развалины, среди них обгоревшие трупы. Обугленные деревья с голыми, черными ветками походили на воздетые пятерней обгорелые пальцы…
Точно такой запомнилась Ване его родная деревенька после фашистского налета. Он метался среди страшных, пышущих жаром развалин, обрызганных кровью черепков… Искал, кричал, звал мать. А она, может, не могла откликнуться…
Ваню тогда подобрали, босоногого, военные из отступающей части; они одарили его той самой обмундировкой, которая после долгих странствий парнишки сегодня была сожжена. А глаза его запечатлели навсегда исковерканную родную деревеньку и стали не по-детски взрослыми…
…К вечеру повеяло прохладой, показался в зеленой кайме Дон. Через реку огромной дугой взметнулся железнодорожный мост. Но как ни мечтали бойцы окунуться, капитан даже напиться не дал — свернули в рощу. Здесь и привал.
Тут же пришел срочный приказ комдива Сологуба — все машины отправить к прибывающим эшелонам. Ваня с шофером и Удовико разгрузили продукты. Овчинников на прощанье попросил Федорова помочь повару:
— Ты уж постарайся, Вань.
У Вани закон: если кто попросит по-настоящему, в стельку разобьется, а сделает.
— Ведра давай! — потребовал он у повара и принялся заливать котлы, черпая воду из речушки, впадающей в Дон. Не успел Удовико опустить закладку в котел, Ваня нарубил целый ворох сучьев и расшуровал топку. Довольный прытью помощника, Удовико раздобрился:
— Передохни малость, сынок.
Федорову не по нраву гражданское обращение. «Раз уж прислан к военному повару, пусть командует. А не может, сам буду!»
— Некогда передыхать, — возразил он Удовико, — приказано обед сготовить к семнадцати ноль-ноль…
— От капитана приходили, пока я крупу мыл на речке?… — озабоченно спросил Удовико.
— Ага, — подтвердил Ваня. Ему очень нравилось, как по-военному звучало: «семнадцать ноль-ноль».
Когда на кухню заглянул комиссар Филин и спросил, не прислать ли кого в помощь, Удовико расплылся в широкой улыбке.