Ривс добровольно взял на себя обязанности наблюдателя. Отогнув кусок оторвавшегося листа кровли, он присел перед дырой и не спускал глаз с дороги, ведущей к их убежищу. Рядом с ним остановился Латур, ходивший осматривать склад.
– Ну что? – повернул к нему голову Ривс.
– Пусто, – опускаясь на корточки, ответил Латур. – Ящики, старые бочки, канализационные колодцы. Все, как прежде.
– Ты бывал здесь раньше?
– Приходилось, – доставая сигареты, кивнул Латур. – Я работал на строительстве складов.
– Вот как, – протянул Ривс, – я думал ты из журналистов или бывших депутатов парламента.
– Много лет назад я пришел в город из кочевья, – прикурив, негромко начал рассказывать Латур. – Знаешь, что такое Сахель? Это пространство пустынь к югу от Сахары, где в вечных поисках воды и корма для быков кочует мой народ. Изнурительные переходы, постоянная борьба за жизнь с суровой природой, жесткий распорядок в кочевье, тяжелый труд. С семи лет и я начал пасти горбатых быков – зебу. Когда пересыхали ручьи, воду приходилось доставать из пустынных колодцев, страшно глубоких, хранящих скудные запасы влаги, и сливать воду – теплую, солоноватую – в ямы с утрамбованным дном, чтобы напоить быков. И как бы тебе ни хотелось пить, сначала напои животных. В пустыне нет ничего страшнее жажды и дороже зебу. По крайней мере для пастухов. И с раннего детства мальчиков приучают много работать и внешне не проявлять своих чувств.
– Тебе надоела пустыня? – усмехнулся Ривс.
– Нет, я поссорился со старейшинами племени и ушел. Работал, учился, снова работал. А насчет депутата ты угадал, я был депутатом от рабочих-строителей.
– Понятно.
Разговаривать с Латуром на темы о прошлом Ривсу не хотелось – кто знает, что ждет их впереди, а открывать душу не стоит: можешь этим впоследствии навредить ему и себе. Зачем знать лишнее друг о друге, тем более, их пути наверняка разойдутся, если, конечно, удастся выбраться отсюда.
– Скорее! – закричал Тонк, сидевший у телевизора. – Сюда!
На экране появилось изображение остова сгоревшего тюремного фургона и голос диктора скороговоркой сообщил о побеге четырех опасных государственных преступников, освобожденных оставшимися на свободе сообщниками, устроившими засаду на машину для перевозки заключенных.
– Какая ложь, – возмутился Менза, с которого сразу слетела дрема, – я никогда не интересовался политикой, а по нашим законам государственными преступниками считаются только политические.
– Не переживай, – отмахнулся Тонк, старавшийся не пропустить ни слова из сообщения об их побеге.
Ривс мрачно смотрел, как камера показала обгорелые тела охранников, крупно выхватила суровые лица блюстителей порядка и дала панораму собравшейся толпы любопытных обывателей.