— Сию минуту отпустите товарища Уфлиса! — крикнул второй, постарше. — Вы за это ответите!
— Чем мы занимаемся? Тут человек истекает кровью, надо срочно оперировать, а приходится усмирять пьяного негодяя, — сказал Михаил Владимирович, — отпустим его, он станет драться.
— Не стану, — прохрипел Уфлис, — не трону вас, обещаю. Но если не спасете ее, я вас убью.
Михаил Владимирович отпустил его руку, ни на кого не глядя, подошел к раненой. Она была в сознании, но пульс едва прощупывался.
— Больно. Дайте пить, пить, — повторяла она и облизывала белые сухие губы.
— Готовьте третью операционную. Нужен рентгеновский снимок, но времени нет. Мы ее теряем.
В приемный покой вошли Бокий, Редькин, с ними три красноармейца из больничной охраны.
Михаил Владимирович поздоровался и спросил:
— Где вы были раньше? Я же просил не пропускать сюда никого с оружием.
— Глеб, они не давали ей пить, она просила воды, они не давали, нарочно, а твой хваленый профессор мне руку вывихнул, тут в госпитале белогвардейское гнездо, это заговор, — сказал Уфлис.
— Лучше бы он тебе ее вообще оторвал. Йозас, ты кретин. При ранениях в живот пить нельзя. Все, мое терпение кончилось, ты арестован. Уведите его!
Пока Михаил Владимирович готовился к операции, Тюльпанов успел рассказать свистящим шепотом, что чекист Уфлис прославился своими зверствами в Крыму, вместе с Белой Куном и Землячкой пытал и расстреливал сотни людей, женщин, детей, стариков. Он маньяк и садист.
— Меня просто парализовал страх, и фельдшера, и сестру. А вы вот не знали, кто он, и смело бросились в бой. Карасева Аделаида, раненая, любовница его, тоже, между прочим, участвовала в расстрелах и пытках. Чекистка Ада, зверь в прелестном женском обличии. Вот вы потом непременно поговорите о таком безобразии с Владимиром Ильичем, кого держит в своем аппарате Феликс Эдмундович.
— А что ж сами не поговорите? — спросил профессор.
— Куда мне! Из всех докторов Владимир Ильич только вас одного теперь слушает, вам одному доверяет.
Тюльпанов покашливал, вздыхал, напряженно топтался рядом, пока Михаил Владимирович мылил руки. Он явно хотел сказать что то еще, но не решался. Сестра Лена Седых принялась завязывать на профессоре многочисленные тесемки.
— Да, вот что, — изрек наконец Тюльпанов, — я, с вашего позволения, на этот раз присутствовать не буду. Голова побаливает. Нервы совсем никуда, знаете ли, сильно переживаю, если больные мрут на столе. Сразу давление повышается, тахикардия. А тут у нас случай, сами понимаете, фактически безнадежный. Ну с, желаю удачи.