«А почему бы и нет? – подумал вдруг Сварог. – Почему бы и не стать генералом доисторической конницы? Как бы там ни обстояло, хуже не будет. Это главное. Хуже не будет. Понижают в должности здесь наверняка просто – булавой по темечку. Зато и не превращают в дерьмо собачье в огромных кабинетах, не заставляют строить социализм на другом конце света, бегать за водкой для столичного генерала и нежно поддерживать его превосходительство за локоток, пока оно блюет с крыльца. Деньги здесь не деревянные, а золотые, а подлецов можно вешать, если найдется поблизости дерево. И все такое прочее. Но самое, самое главное – здесь попросту режут и жгут, не подводя под все это идейную базу…
Вот только – воздух… „Мы обрушились с неба, как ангелы, и опускались, как одуванчики“. Все правильно, и некоторых из наших в самом деле кончали еще в воздухе (отчего оставшиеся в живых им порой завидовали), но все равно непосвященному не понять, что такое для десантника, отнюдь еще не старого, провести остаток дней своих прикованным к земле. К тому же…» Сварог чутко прислушался. Где-то над самым ухом явственно слышалось далекое ворчание моторов, гудение дрянных, советской работы, водопроводных труб, орал магнитофон, под гром оркестра с божественной хрипотцой надрывалась Эдит Пиаф:
Он застонал и упал ничком
с маленькой дыркой над виском.
Браунинг, браунинг…
Игрушка мала и мила на вид,
но он на полу бездыханный лежит.
Браунинг, браунинг…
Звуки его квартиры прорывались сквозь Необычное.
И Сварог понял, что не сможет. Он не в состоянии был уйти от прежней жизни, хоть и похожей на фантасмагорию, от ее идиотизма и надежд. От неба. Высокие слова отчего-то чаще приходят на ум, когда стоишь голый на берегу. Шум утраченного было мира становился все навязчивее, громче, явственнее, и не потому ли лохматый старикашка, на котором амулетов больше было, чем одежды, ошарашенно заметавшись, вдруг побежал к массивной трехногой курильнице, чадно дымившей неподалеку?!
Сварог кинулся к недалекому берегу, заметив краешком глаза, что всадники рванули галопом ему наперерез, и отметив краешком сознания, что они непременно опоздают. Он сам не знал, почему поступает именно так, – его словно бы вела чужая непонятная убежденность, опытная воля. Плащ полетел в сторону, Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно. Целеустремленно и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду, рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане, липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.