Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я видела, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик.
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена...
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна...
Батюшков не мог простить себе, что в тот день, когда был ранен Петин, не находился на передовой линии. Он излил это чувство в стихотворении «К Петину», хотя и облеченном в шутливую форму, но и полном ощутимого самобичевания:
Помнишь ли, питомец славы,
Иденсальми? Страшну ночь? —
Не люблю такой забавы,
Молвил я, — и с музой прочь!
Между тем как ты штыками
Шведов за лес провожал,
Я геройскими руками...
Ужин вам приготовлял.
Тогда, после дела под Иденсальми, однополчане расстались и только через год увиделись в Москве.
«С каким удовольствием я обнял моего друга! — вспоминал впоследствии Батюшков. — С каким удовольствием просиживали мы целые вечера и не видели, как улетало время! Посвятив себя военной жизни, Петин и в мирное время не выпускал из рук военных книг, и я часто заставал его за картой в глубоком размышлении».
2
Перелистывая страницы ветхого тома и вникая в переживания его автора, мы любовались искренней дружбой двух людей, только еще подошедших к порогу зрелости. Души их были сродны. Одни пристрастия и наклонности, та же пылкость и та же беспечность пленяли их друг в друге.
«Привычка быть вместе, переносить труды и беспокойства воинские, разделять опасности и удовольствия стеснила наш союз. Часто и кошелек, и шалаш, и мысли, и надежды у нас были общие».
Дойдя до этого места, Павленко развел руками, хмыкнул и, посмотрев на меня, не без иронии сказал:
— Как будто бы про нас писано, а, как думаешь, старичок?
Я понимал, что эти вопросы заминированы. Малейший мой просчет, неверный шаг, и они взорвутся испепеляющим сарказмом. Нежностей в наших отношениях, по крайней море их словесного выражения, не полагалось. Увы, не тот был век. А самомнение, выраженное не саркастически, а всерьез, шло за тягчайший грех и подлежало немедленному наказанию. Поэтому я скромно отбился:
— Кто же из нас Батюшков, кто Петин?
— Петин я, — тотчас ответил Петр Павленко, — поскольку он из моего имени сделал себе фамилию. А Батюшков... — мямлил он с рассчитанной неуверенностью в тоне.
— Нет, — безжалостно сказал я. — Петиным ты не проходишь по возрасту. Скорее уж я... Вот ты и напишешь обо мне, как он о Петине. (Вскоре после окончания войны, конечно не для подтверждения шутейной аналогии, Павленко действительно опубликовал в «Литературной газете» статью о моей книге «Традиции русского офицерства».)
— Ладно, — заключил Павленко переброску репликами. — А ведь есть, черт возьми, что-то похожее. Настроение какое-то... Наши с тобой ночевки в одной землянке на фронте, а потом эти чтения и споры у военной карты... Все другое — и что-то общее.