– Вижу, надокучил он вам.
– Есть немного, – стараясь не глядеть на Темняка, признался Бадюг.
– Ладно, мы его первым прикончим, а за вас уже потом возьмёмся.
Сасыг отвел свой щит в сторону, и стало видно, что он вооружен «хозяйской кочергой» – толстым коротким стержнем, на обоих концах которого полыхало фиолетовое пламя, способное сжечь даже камень.
Боешники, стоявшие в одном ряду с Темняком, сразу пали духом. Приуныл и Тюха, для которого предстоящая схватка была, как-никак, одиннадцатой по счету. Не унимался один лишь Темняк.
– Значит, вы твердо решили нас уничтожить, – уточнил он, понемногу натягивая уже заряженную рогатку. – Хотя для этого и нет никаких конкретных причин.
– Здесь Бойло, дурень! – проникновенно молвил Сасыг. – На улице Киселя варят кисель. На улице Веревок вьют верёвки. А на Бойле убивают. Такие в Остроге правила. Неужели ты до сих пор этого не понял?
– Теперь понял. Благодарю за весьма доходчивое объяснение. Непремину воспользоваться им на деле, – Темняк, уже давно наблюдавший за Сасыгом через развилку своей рогатки (правда, почему-то одним лишь глазом), отпустил туго натянутую жилу.
Фокус с исчезновением «хозяйской слезы» повторился, но сейчас он получил нетривиальное продолжение. Самонадеянный Сасыг безо всякой видимой причины (стремительный посвист не в счёт) рухнул навзничь. Выпавшая из его рук «хозяйская кочерга» осталась висеть в воздухе, попыхивая язычками всесокрушающего пламени.
Сотоварищи Сасыга, сгрудившись вокруг неподвижного тела, пытались всяческими способами выяснить причины обморока – окликали, тормошили, щипали, проверяли наличие дыхания и пульса.
– Живой он хоть? – забеспокоился Бадюг, которому на самом деле полагалось бы радоваться любой беде, приключившейся во вражеской стае.
– Дышит, – ответили ему. – Наверное, сердце прихватило. Он в последнее время на сердце жаловался.
– Какое там сердце! – возразил боешник, горстями носивший к Сасыгу воду из лужи. – Посмотрите, у него шишка на лбу набухает! С кулак величиной.
Краткое замешательство, последовавшее за этим замечанием, соответствующим образом трансформировалось в грозный оклик: «Чья работа?», обращенный к соперникам.
– Моя, – не стал отпираться Темняк. – Но я лишь воспользовался своим законным правом на самозащиту.
Заметив, какой гнев вызвало это заявление в стане врагов, он торопливо добавил:
– Принимая во внимание ваши недобрые замыслы, я вынужден продолжить начатое.
На сей раз осколок «хозяйской слезы» угодил в щит, поднятый скорее бессознательно, чем преднамеренно, – «черные» всё ещё не понимали, какое именно оружие против них применяется.