И вот что, вероятно, самое главное: ревность взрослого, зрелая ревность, всегда обнаруживает связь с чувством неполноценности — физической, интеллектуальной, социальной или какой-либо другой. Определенно можно сказать: человек не станет ревновать к человеку, которого он по всем статьям считает ниже себя. Соперник низшего ранга, если только человек действительно считает его таковым, не соперник. Люди с устойчиво высокой самооценкой ревнивцами не бывают.
Да, этого сколько угодно: петухи и павианы среди людей; ревнуют слепо, глупо, зверино, ко всем без разбора, и в тем большей мере, чем больше позволяют неверности самим себе. И все же ревность человека ушла далеко от сексуальной оборонительной стратегии животного.
Человеческая ревность есть страх сравнения. Ее непроизвольная стратегия: не допустить, чтобы другой был оценен выше, дал больше удовлетворения. Исключить предпочтение, не уступить именно высшему рангу! В этом любовная ревность, по существу, не отличается от других видов конкурентных стратегий, например соперничества честолюбий.
Основные движущие механизмы и здесь стремятся уйти в подсознание. Ревность, осознанная абсолютно ясно, до корней, обычно теряет свою силу. Человек редко признается себе в том, что боится превосходства, что чувствует себя потенциально ниже, слабее соперника. Зато какой бальзам для его души — обнаружить у того унижающие недостатки!
В этой ревнивой стратегии, конечно же, коренится животно-эгоистическое начало, это принуждение, диктат над свободным выбором любимого существа.
Ревность враждебна объективности, она есть, по существу, импульс к насилию и лжи: не допуская сравнения, она стремится сохранить у другого выгодную для себя картину соотношения, вернее, не допустить никакой: я есмь единственное, неповторимое божество, и все тут.
…Это прекрасно разработано у Чернышевского в «Что делать?»: высшая альтруистическая любовь отвергает ревность. Вернее, не отвергает (зто не то слово, в нем лицемерие), а просто не знает, перестает звать. По триаде диалектики она снова приходит к уступке высшему рангу — тому, кого предпочли, — но теперь уже добровольной. Такая уступка не только уравнивает ранги сторон, но ставит уступающего морально выше. Это изысканная победа над победившим. Стратегия соперничества уступает стратегии благородства. Быть человеком — это значит по крайней мере перестать быть петухом.
МЫ В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ
Наверное, как всякий москвич, я и люблю Москву и проклинаю ее. Я рвусь из нее, задыхаясь, и с каким-то непонятным восторгом стремлюсь обратно. Проклинаю и люблю — за многоликость и единство, за сверхъестественную уютность огромности. За достоинство и суетность. За внезапную ночную опустелость после кромешной дневной сутолоки. За нервный сумрак и пропитанный гарью шальной воздух. За уголки с горьким запахом воспоминаний.