- Глеб Иванович, а кому предстоит решать, что выбора не осталось? - так же тихо спросил профессор.
- Вам, конечно.
- Я самоуверенный бездарный шарлатан. Не могу поставить диагноз, назначить правильное лечение.
- Перестаньте, - Бокий поморщился, - у нас с вами серьезный разговор. Что вы можете сказать по поводу последнего абзаца?
- Мне показалось, он дописан кем то другим. Для товарища Гречко стиль слишком сух. Я прав?
Было удивительно, что Бокий сохранил способность краснеть. Он даже отвел глаза, взял паузу, уселся в кресло, закурил, несколько минут молча смотрел в окно, затем хрипло, сердито произнес:
- Что же вы замолчали? Продолжайте!
- Извольте, продолжу. Мне пришла в голову совсем уж странная мысль. Вам, Глеб Иванович, понадобился повод, чтобы побеседовать со мной о докторе Крафте. И вы не придумали ничего лучшего, как к тексту доноса дописать абзац.
- Ну, знаете, это уже слишком!
- Не сердитесь. Донос отнюдь не первый, верно? Никогда прежде вы не считали нужным знакомить меня с гадостями, которые обо мне пишут. Пугать меня вам незачем, да это и не в ваших правилах. Но сейчас вам срочно понадобилось узнать о моих отношениях с Эрни. Вместо того чтобы спросить прямо, вы придумали этот нелепый фокус.
Бокий раздавил в пепельнице папиросу и тут же закурил следующую. Впервые он изменил своей обычной манере смотреть собеседнику в глаза. Он отводил взгляд. Это помогло Михаилу Владимировичу успокоиться и собраться с мыслями.
Он сразу понял, что интерес к Эрни Крафту связан с Фединой поездкой. В том, что письмо Федя уничтожил и в чужие руки оно попасть не могло, сомнений не было.
- Когда и где вы встречались с Крафтом в последний раз? - мрачно спросил Бокий, прервав долгое молчание.
- Вы и так знаете, - профессор пожал плечами, - в 1913 м, в Вене, на конференции по мозговой хирургии.
- Январь-февраль?
- Да.
- По вашему, он хороший врач?
- Великолепный. Пожалуй, самый талантливый невропатолог и диагност из всех, кого я знаю.
- Он рассказывал вам о своих пациентах?
- Глеб Иванович, девять лет прошло.
- И тем не менее попробуйте вспомнить. Он мог рассказать вам именно о русских пациентах. Об эмигрантах.
- Да, он говорил, что к нему обращалось несколько русских, но имен не называл. Даже если бы и назвал, я бы вряд ли мог запомнить. Эти имена для меня ничего не значили.
- Что, даже имя Ульянов ничего не значило?
- В тринадцатом году - ничего.
- Но он говорил о пациенте Ульянове? Возможно, потом, позже, после семнадцатого, в переписке?
- Мы давно не переписываемся. Письма перестали доходить из за войны. Да и вообще, врачи крайне редко называют друг другу фамилии пациентов. Это не принято в нашем кругу. А знаете, было бы не худо пригласить Эрни для консультации. Тем более если Владимир Ильич к нему уже обращался.