- Какая рукопись? При чем здесь рукопись? - проворчала Крупская.
Ленин не стал ничего объяснять, потребовал читать дальше. Потом Федор осторожно спросил у Бокия, о чем могла идти речь.
- Они хотят опозориться на весь мир. Наняли какого то проходимца, он строчит под их диктовку чистосердечное признание. Собираются строить открытый процесс на грубой, бездарной фальшивке.
Глеб Иванович выпалил это сгоряча и тут же добавил:
- Ладно, не твое дело. Тебе лучше не знать. Теперь Федор держал в руках как раз ту самую, уже
опубликованную, рукопись и думал: «Не мое дело, лучше не знать».
- Вот, я тоже не смог читать эту чушь, - сказал Петька, - представь, как оно прозвучит на открытом международном процессе. Все знают, что Семенов - провокатор, чекист. Что эта несчастная юродивая Ка план никогда в партии социалистов революционеров не состояла и была слепа как крот. Что, когда убивали Володарского, мотор в машине заглох именно там, где дожидался убийца. И с юным поэтом Каннегисером тоже все как то мутно, странно. Говорят, он стрелять вообще не умел, а Урицкого уложил на ходу, с первого выстрела.
- Хватит! - перебил Федор. - Мне это не интересно. Я об этом не знаю и знать не хочу.
- Все ты отлично знаешь и тебе очень даже интересно. Пойми, для большевиков открытый процесс станет политическим крахом. Они опозорятся перед всем миром. Они стоят на краю пропасти. Нужно помочь, лишь слегка подтолкнуть.
- Петька, лучше уйди. Вот, возьми двести марок и уходи, - пробормотал Федор.
У него заболела голова. Давно уж не болела так сильно. Петька отстранил его руку с деньгами и продолжал говорить, горячо, влажно дыша в ухо:
- Если бы в Ленина стрелял настоящий террорист, он бы не промахнулся. Эсеры - серьезные ребята, у них что, не нашлось опытного стрелка? Тут говорят, пишут, что и свои могли. Свердлов, Дзержинский. Но, захоти они, грохнули бы точно. Третий вариант. Инсценировка. Давайте ка, Владимир Ильич, мы вас слегка подстрелим, во имя победы мировой революции. И он, как жертвенный овен, готов! Согласен. Подстрелите меня, товарищи, только аккуратно, не заденьте в темноте мои жизненно важные органы. Слушай, Федька, ты ведь был там, в Кремле, когда его привезли с митинга. Ты оказывал первую помощь. Твое свидетельство бесценно. Им все равно конец, надо только подтолкнуть. Не было пулевых ранений. Ну, ведь не было?
Голова разрывалась от боли. Красный туман застилал глаза. Судорога прошла по телу, и стало невыносимо жарко. А Степаненко все не умолкал, не отпускал его локтя.
- Дрожишь. Вспотел. Кажется, жар у тебя. Скажи правду, Федька, и станет легче. Это твой долг, человеческий, гражданский. Это твой шанс. Когда с большевиками будет покончено, тебя никто пальцем не тронет, словом не попрекнет за преступное сотрудничество с ними.