- Сразу пристрелите?
- Отправлю в дом умалишенных. Ладно, все. Соберись, возьми себя в руки, - Бокий встал, подошел к сейфу, быстро набрал шифр, вытащил серую картонную папку.
На стол легли несколько фотографий и газетных вырезок. Федор увидел кусок футбольного поля, ворота, юного голкипера, застывшего на лету, в полуметре от земли, с пойманным мячом в руках. Было трудно разглядеть лицо, но Бокий подал лупу.
- Он стал красавцем, - тихо заметил Глеб Иванович, - смотри, превосходно сложен, лицо еще детское, но уже настоящий мужчина. Сколько ему сейчас? Шестнадцать?
- Семнадцать, - механически поправил Агапкин, разглядывая следующий снимок.
Лицо крупным планом. Белозубая улыбка. Высокий лоб. Даже на черно белой фотографии видно, как ярко, живо блестят глаза под широкими черными бровями.
- Красавец, - восхищенно повторил Бокий, - что то в нем есть древнеримское, не находишь? Ты бы вряд ли узнал его, если бы встретил. Но знаешь, что самое удивительное? Он уже печатается не только в эмигрантских, но и во французских газетах. Он этим зарабатывает на жизнь. Пишет обо всем, кроме политики: о дирижаблях, фокстроте, негритянском джазе, футболе, о последних открытиях в физике и биологии. А вот очень смешные фельетоны о спиритизме и опытах по чтению мыслей на расстоянии. У него поразительная способность схватывать суть вещей. Он пишет легко, блестяще, его тексты светятся внутренней энергией, даже те, что написаны на чужом языке.
Федор дождался паузы в этом восторженном монологе и заметил с вызовом:
- Таня учила его французскому. Но Бокий, казалось, не услышал.
- Обидно, что он тратит свой дар на газетную рутину. Хотя нет, ему все на пользу. Сейчас он оттачивает перо, подрастет, получит хорошее гуманитарное образование, начнет писать настоящую прозу. Скажи, в нем всегда было это?
- Что именно?
- Литературный дар.
- Я ничего не понимаю в литературе. Но я помню, он постоянно что то сочинял, рассказывал сказки, очень забавные. В госпитале все слушали, раскрыв рты.
- Еще до вливания?
- С самого первого дня, когда Таня и Михаил Владимирович подобрали его на паперти. Он приходил в палаты, начинал рассказывать какую нибудь фантастическую ерунду, и раненым становилось лучше.
Бокий замолчал, отбил пальцами дробь по столешнице, очень точно просвистел несколько аккордов Патетической сонаты, резко поднялся, прошелся по кабинету, вернулся за стол, сел, задумчиво взглянул на Федора и произнес совсем тихо, будто про себя:
- Забавно. Очень даже забавно. Это в определенном смысле подтверждает мои смутные догадки. Надо будет обсудить с Михаилом Владимировичем.