Ей нужно было собраться с силами. Доу было трудно это понять. Ведь сосать член ей наверняка не впервой. А уж сам Доу не заставил бы просить себя дважды, если бы какая-нибудь милая крошка заперла его на заднем сиденье своего автомобиля и попросила полизать ей кое-что. Да уж, Доу бы точно не стал артачиться. Но он считал, что люди бывают разные.
— Ладно, — повторила женщина, на сей раз обращаясь уже к нему. — И ты правда меня отпустишь?
— Я же сказал, что отпущу, — нетерпеливо ответил Доу. Вся эта болтовня его не возбуждала, и напряжение начинало спадать. — Ну давай, детка, соси.
— Ладно, — опять повторила она. — Но тебе придется снять с меня наручники.
— Давай-ка без штучек, Лайза.
— Пожалуйста, — попросила она. — Мне больно. Я буду паинькой.
Я буду паинькой. Можно подумать, она маленькая девочка. Хотя — почему бы и нет. Тем более он уже делал так раньше. Бывает, им просто нужно немного расслабиться. И Доу знал, что эта девчонка не станет рисковать: она слишком напугана.
— Ладно, сладенькая моя, но только без фокусов. И руки держи на виду.
Доу расстегнул наручники и поморщился — сперва от лязга замка, а потом от вздоха облегчения, который издала женщина.
— Спасибо. — Она всхлипнула, втягивая в себя длиннющую соплю.
Кому же понравится, если его член искупают в соплях? Хотя ладно, насрать, решил про себя Доу.
— Ну вот, я выполнил твою просьбу, — сказал он. — Думаю, я кой-чего заслужил.
Сначала он подумал, что она просто немного не рассчитала силы. Потом он подумал: Господи Иисусе! А потом у него помутилось в глазах. Его яйца пронзила нестерпимая боль, которая, как плесень, расползлась вниз по бедрам, а потом вверх по позвоночнику. Боль оглушала его приступами: один — другой — третий… Он осоловел настолько, что даже не понимал, что происходит. Но потом понимание пришло откуда-то из подкорки: эта шлюха молотит кулаком по его яйцам. И не просто молотит, а прямо месит, как тесто. Удар, перерыв, потом снова удар — как разрывы снарядов.
Доу попытался отодвинуться от нее, выползти за дверь, но его спина уперлась в спинку сиденья, а тяжелый кулак все бил, бил и бил по его яйцам — и Доу закружился в вихре боли; он забыл, где низ, где верх, где право, где лево. Он настолько потерял ориентацию, что не мог даже понять, в какую сторону ползти. Тогда он стал шарить вокруг, пытаясь нащупать пистолет. Какой-то частью сознания он понимал, что застрелить эту стерву в собственном «ЛТД», даже не застегнув ширинку, на территории своего собственного участка — идея не слишком удачная, особенно учитывая, что многие видели, как он ее остановил, и что ее красная японская машина по-прежнему стоит на обочине. С другой стороны, в его помутившемся сознании маячила мысль, что стоит ему пустить пулю в эту уродливую тупую харю, как пытка прекратится и боль пройдет. Боль каким-то таинственным образом соединилась в сознании Доу с самим существованием Лайзы, с тем, что она живет и дышит. Разумеется, в этом не было никакой логики, и он даже понимал, что мысль эта — чистый абсурд, но это не имело значения.