Поэтому я отказался. Мне не хотелось тащиться на улицу и потеть на глазах у Энди, который будет наблюдать за моими усилиями и с презрением отсчитывать купюры. Как же: я стану тут пыхтеть изо всех сил, а отчим всякий раз, как я буду пробегать мимо дома, станет кричать мне вдогонку: давай-давай, шевели задом, Толстопуз!
Мне очень хотелось похудеть. Я был бы и рад сесть на диету, но этого я сделать не мог, потому что подписаться на программу потери веса было бы все равно что признать правоту Энди. Признать, что он был прав, дразня меня все эти месяцы сарделькой, куском сала и бурундуком.
Я понимал, что легкая атлетика — это выход. К тому же Энди упомянул об этом только однажды — значит, если я воспользуюсь идеей, то вовсе не обязательно буду ему обязан. Тренировки можно сочетать с диетой, а для отвода глаз говорить, будто я хочу перейти на другой режим питания, чтобы привести себя в форму. Но я и гроша бы не принял у отчима за эти усилия. Да, я хочу похудеть. Но Энди не должен иметь к этому никакого отношения.
И я бы ни за что не согласился бегать по Террапин-уэй. В Гибискус-гарденс — так назывался наш район — жило слишком много ребят из моей школы, некоторые из них даже в соседних домах, стоящих по берегам пруда, и мне не хотелось попадаться им на глаза — по крайней мере, пока я не научусь нормально бегать, пока не смогу пробежать хотя бы пять миль. Мне нужна была полная победа, безусловный успех: ведь школьные приятели тоже дразнили меня толстяком и куском сала. Правда, «бурундука» они заменили на «борова»: там, где мой отчим вынужден был оставаться в рамках приличий, ребята могли не стесняться.
Вместо того чтобы сразу выйти на улицу, я отправился в свою комнату, напялил кеды, врубил радио и принялся трусить на месте. В первый раз я выдохся уже через десять минут, потом продержался пятнадцать; прошла неделя — и я уже выдерживал полчаса, а еще неделю спустя я решил, что пришло время сделать первый забег.
Я представлял себе, как вернусь в школу победителем, в новой одежде, которую Энди вынужден будет купить, — ведь когда я похудею, старая будет висеть на мне, как на вешалке. Она уже и теперь сидела слегка мешковато. Что поделаешь, придется местным забиякам найти себе другой предмет для насмешек.
Впрочем, я никогда в это особенно не верил — и был прав. В голливудских подростковых фильмах подобные превращения — самое обычное дело, но в реальной жизни такого не бывает. В фильмах какая-нибудь уродина покупает себе новую одежду, делает себе модную стрижку, снимает очки и — алле-оп! — тут же становится первой красавицей в школе. А на самом деле стоит какому-нибудь школьному изгою-неудачнику попробовать подняться на ступеньку выше, как его тут же сталкивают вниз, отрезают ему руки и ноги и заколачивают в деревянный ящик. И когда в сентябре я вернулся в школу, сильный и здоровый, как любой нормальный десятиклассник, они продолжали дразнить меня поросячьей задницей — более того, так продолжалось до самого выпуска.