И воротник улыбнулся. Вернее, оскалился, потому что, несмотря на схожесть с человеческим, его личико все же несло в себе отчетливые звериные черты, а зубы… Интересное строение. Клыки тонкие и острые, как иглы, такими рвать мясо, к примеру, несподручно, а вот прокалывать шкуру — вполне.
— Если бы у меня был другой способ добиться желаемого, ты никогда бы…
— Ну-ну, сладенькая, не злись! Я ведь пришел на твой зов, едва только его услышал. Пришел, хотя мой ездовой конек почти при смерти, и если сдохнет прямо сейчас, мне придется возвращаться на своих двоих… Да-да, на четырех лапах я не кожу, и нечего так удивленно смотреть! Я же не животное!
Последний возмущенный возглас предназначался то ли мне, то ли рыжему, то ли нам обоим в равной степени.
— Ничего, ты быстро найдешь себе нового коня, с твоими-то талантами, — брезгливо фыркнула женщина.
— А может, подаришь вон того, большого? — Зверек, умильно щуря глаза, указал лапкой на Борга.
— Еще чего! Я потратила на него заговоренное серебро, а оно стоит куда дороже твоих услуг.
— Серебро, говоришь? — Воротник сполз на руку эльфа, устраиваясь, как на кресле, в углублении локтевого сгиба. — С чего вдруг такая щедрость?
— Жду ответа как раз от тебя.
— От меня? — Серо-рыжая шерсть изумленно встала торчком. — Я не пророк и не мудрец, сладенькая, я всего лишь…
— Ты га-ар, и этого достаточно.
Га-ар? Или правильнее будет ha-ahr? Я слышал это слово. Кажется, целую вечность назад…
В том караване, с которым я путешествовал в первый раз, везли на продажу всякий товар, хотя обычно купцы не мешают все вместе, потому что разным вещам требуется разная забота. Шелка, острые клинки, драгоценные камни… Невольники тоже были. И невольницы. Одна из них все время рыдала, и ни увещевания, ни жестокие побои не могли ее успокоить. Высокая, статная, полная сил и жизни, она была переполнена страхом, а я в то время еще не понимал, кого или чего можно так сильно бояться, и на пятую бессонную от воплей ночь пришел к караванщику. Спросить, почему женщине не заткнут рот, раз уж она не слушает ни просьб, ни приказов.
Караванщик, мудрый и степенный Карим иль-Касам, впоследствии признавший меня достойным обучения, а тогда равнодушно взиравший на юного чужеземца, как на бесполезную, но вполне безобидную диковинку, выслушал вопрос, медленно набил и раскурил трубку, проверяя глубину моего терпения, и только потом ответил:
— Каждая живая душа приходит в мир и уходит из него по воле богов. Покидая материнское чрево, мы возносим к небесам радостную молитву, приближаясь к последнему часу, смиренно благодарим за отпущенные нам дни. Нет ничего священнее, чем путь человека к богу, и негоже преграждать его, даже в благих целях.