– Милиционера вы знаете?
– Ну так, шапочно… Володей зовут. Он раньше в сопровождении ездил. Помню, однажды даже подкатывался ко мне.
– В каком он звании?
– Я в этом не разбираюсь. Лычки на погонах. Широкие… Да вы его сразу узнаете! Рожа скуластая, как у монгола.
– Большое спасибо, Раиса Силантьевна, за гостеприимство и откровенность. – Кондаков встал поспешно. – Ваша помощь неоценима. Мы же, со своей стороны, сделаем всё возможное, чтобы реабилитировать вас в глазах коллектива и руководства дороги.
– Главное, руководства! – попросила Удалая. – На коллектив мне наплевать.
– Да-да. Руководства в первую очередь… – согласился Кондаков, отступая к дверям.
– Так, может, остались бы? У меня что-нибудь и покрепче чайка найдётся. – Халатик снова распахнулся, на сей раз как бы сам собой, и на Кондакова в упор уставились две могучие груди, покрытые синими прожилками сосудов, шрамами растяжек, пятнами пигментации, мелкими чирьями и крупными папилломами.
Эти груди предназначались не для любовных утех, а для проламывания крепостных стен и вскармливания львов.
После плодотворной встречи с Раисой Удалой Кондаков оказался, можно сказать, на распутье.
Нужно было сей же час выбирать между тремя вариантами действий. Либо в поисках очевидцев последнего взрыва отправляться на берег Финского залива. Либо, используя прежние связи в областном Управлении ФСБ, разузнать об итогах работы смежников. Либо, с помощью милиционера Володи, попытаться установить личность неизвестного фотографа, вполне возможно, сумевшего запечатлеть подозреваемого на плёнку.
После недолгого раздумья Кондаков выбрал третий вариант. И не потому, что он казался наиболее перспективным. Просто два другие могли подождать.
Пришлось возвращаться на Московский вокзал, что было бы досадно и утомительно во всяком другом российском городе, но только не в Петербурге, где, слава богу, любой случайный маршрут естественным образом превращался в увлекательную экскурсию.
Особенно впечатляли Кондакова петербургские мосты, имевшие со своими московскими собратьями столько же сходства, сколько было его между грозной, таинственной Невой и захудалой, мелкотравчатой Яузой. Строгая аристократическая красота здешних набережных, площадей и проспектов не шла ни в какое сравнение с аляповатой купеческой роскошью Первопрестольной. Золотые купола и шпили освещали Северную Пальмиру даже в самые сумрачные дни, что почему-то никогда не удавалось куда более многочисленным московским церквям.
Если верить поэтам и историкам, вековое проклятие лежало на обоих городах, но даже оно было совершенно разным.