– Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, – предложил Ухналёв.
– Почему на жёсткий? – опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. – А на мягкий нельзя?
– Мягких не бывает.
– Тогда не надо. Сказано – беречь, значит, берегите, – буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. – В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?
– Даже и не знаю, что вам сказать… – Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. – Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.
– Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.
– Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев – двадцать.
– В каком-то смысле вы тоже специалист по квантовой механике, – промедлив самую малость, молвил Кондаков. – Это я к тому, что вторую такую натуру не сыскать и среди миллиона человек. У вас ведь не душа, а прямо-таки кровоточащая рана. Вам лечиться надо.