Королева пожимала плечами. Ей было страшно не менее, чем Карлу. Выведывать что-либо она боялась. Ограничивалась общими наблюдениями.
– Вы не заметили, что герцогини Эммы не было сегодня во время заупокойной службы в соборе? Гизельберт заставлял ее присутствовать там, а сегодня она не явилась.
– Вам, душечка, надо думать о своем супруге, а не об Эмме Робертин, – обиженным тоном заметил Карл. – Эмме ничего не угрожает. Теперь она неопасна для Гизельберта. Он еще милостив с ней, если позволил присутствовать во время бдения над телом Ренье.
– Но говорят, ее также содержат под замком, – неожиданно сообщил Аганон. – Я слышал, что Гизельберт домогается ее, сулит всякие выгоды, если она будет… хм-м… полюбезнее с ним. И откроет, где скрывается ее дочь. Он все еще опасается, что найдутся те, кто будет верен последней воле Ренье видеть наследницей Лотарингии Адель, а не проклятого герцога Гизельберта.
– И правильно сделают! – кивнул Карл, раздувая щеки от гнева. – Этот Гизельберт – преступник, да поразит его Господь, как поразил Олоферна, чья голова была отрублена Юдифью, или как царя ассирийского, который был убит своими сыновьями, когда он, преклонив колена, поклонялся идолам, или…
– О, Карл, успокойтесь, – мягко утешала короля Этгива, – вспомните, вы же сами признали его…
– А что мне оставалось? Он же… Иуда, Василиск… он пленил меня, своего короля! Надеется вынудить меня… – Он безнадежно махал рукой, хотя и старался сохранить достойный вид: – Когда в Лотарингии узнают, что Гизельберт пленил своего короля…
– Не обольщайтесь, государь, – бесцеремонно перебил его Аганон. – Лотарингцам и дела нет до вас. Так что, боюсь, вам придется принять условия Гизельберта.
Король насупливался, косился на ларь, где в углу лежал свиток. Потом начинал принюхиваться. Сквозняком приносило запах стряпни из кухонь. У Карла урчало в животе. Он привык вкушать пищу по нескольку раз в день. А сейчас никто и не додумается принести ему поесть. Свиту его разогнали – евнухов, пажей, нотариев. Придется терпеть до поминального пира. Значит, до вечера. А сквозь щели в ставнях еще проникал сероватый свет зимнего дня. Карл заерзал, покосился на жену.
– Этгива, не сходите ли вы принести нам что-нибудь перекусить? Ну хотя бы крылышко каплуна.
Этгива опускала глаза, плотнее куталась в покрывало. Она обычно была покорна воле супруга, но сейчас не сдвинулась с места. Ей стыдно было признаться, сколь она страшилась одна ходить по дворцу, особенно после того, как в предыдущий раз ее в одном из переходов окружили люди Гизельберта, тискали, куда-то тащили. Она еле смогла вырваться, убежала, слыша за собой издевательский хохот. До сих пор по телу идут мурашки при одном воспоминании, как эти грубияны мяли ей грудь. Без всякого почтения к ее августейшей особе. И она невольно вспомнила исповедь герцогини Эммы.