— А это уж моя несуразность, — сказала Аня неловко.
— Думаешь, я специалист по несуразностям? — хмыкнул Генрих, не затруднившись, и тогда только остановился взглядом на обложке: Вадим Переверзнев.
— Вот это? — что-то сообразил он и постучал пальцем по золотым буквам.
Она кивнула.
— Вадим. Моя первая любовь.
Генрих внимательно посмотрел на Аню и вернулся к книге.
— Читала?
— Вчера купила. Даже листать боюсь. Так вот… ношу с собой.
Казалось, она все еще колебалась, продолжать ли разговор.
Открыв книгу наугад, Генрих выхватил несколько фраз и выразительно вскинул брови. Но Аня решилась — словно Генрих толкнул ее своей иронией.
— Вадим приехал из армии, — сказала она ровно, — и сразу пришел в театр. Не предупреждая. А у меня спектакль. Я говорю, ой, Вадим, как здорово. У меня спектакль. Приходи завтра утром… Понимаешь, Генрих, меня тормозит… именно вот когда что-то особенно для меня важное. Будто унизительно объяснить.
Они все еще стояли возле «зеленой женщины», изредка бросая на нее скользящий, невнимательный взгляд, и от этого и разговор получался какой-то скользящий — не обязательный и ни к чему не обязывающий. Генрих слушал.
— Или, скорее, так… Я верю, все само собой еще скажется, если он доверится сейчас моему молчанию. Тому, что я почему-то не хочу… не могу просто договорить. А человек уходит.
— У вас сабантуй был после спектакля? — спросил Генрих.
Она кивнула и отмахнулась: это так… не имеет значения.
— Я первый раз Щелкунчика танцевала и вся горела. Для меня никто не существовал — никто. Ни мама, ни папа, ни Вадим. Не знаю, как это можно было тогда вообще ему объяснить. Такое исступленное напряжение. Страх… Я ждала Вадима на следующее утро. Проснулась сразу с ощущением беды. И ждала — каждое мгновение. Так много надо было рассказать. Целый день ждала. Со жгучим нетерпением. И опять со страхом. С нарастающей паникой. Каждый день ждала. Неделю. Месяц… И больше его никогда не видела. Ни разу. Вот и все…
— Ты любила его? — Генрих снова листнул книгу.
— Не знаю… — Аня уставилась на зеленую женщину, встречая ее застывший, неживой взгляд. — Не знаю. Вот именно, что будто споткнулась. Очень сильно. А через полгода как-то так лихорадочно вышла замуж. Сходила замуж. За Руткевича. Ты знаешь.
Генрих вернулся к столу, чтобы бросить книгу. Потом без лишних объяснений достал бутылку красного вина. Аня механически за ним следовала, продолжая рассказывать.
— Вадим мне снился, долго потом снился. Я танцевала, у меня репертуар пошел, и я все думала, вот он узнает или увидит. Хотелось что-то ему доказать. Вот заметка газетная появилась — прочтет. Я даже думала, вдруг он бывает в театре, тайно от меня. Навязчивая идея какая-то. Выходила на сцену и воображала: а если он в зале? Зал — это черный провал, ты его не видишь, совершенно. Бездна.