— Товарищ лейтенант, там от всплесков черт ногу сломит, а второго я через пару выстрелов достану.
— Как ты его достанешь, олух царя небесного, — начал закипать имеющий короткий фитиль Молос, — для нормальной пристрелки надо не мене трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному — бей по…
Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и через примерно двадцать секунд на борты «Адзумы» расцвел цветок разрыва.
— Как, как… Охотник я. И отец мой был охотник и дед, — отозвался по зверинному оскалившийся матрос, по прежнему не смотря ни на что кроме цели, — тут конечно не дробовик и не «бердан», но прочувствовать тоже можно. Не волнутесь, ваше… товарищ лейтенант. Теперь от меня он никуда не денется.
— А чего же ты, черт эдакий, полтора года ваньку мне валял, пушку не в ту сторону ворочал? — оторпело проговорил Молас, откровенно любуясь действиями комендора, — ведь мог бы за наводчика стать еще год назад? Неужели самому было охота снаряды кидать?
— А зачем? — откровенно не понял Зыкин, — наводчиков у нас было в достатке, а что пушку не туда повернул… Ну я это «право», "лево", вращать "по часовой, против часовой"… тут пробовать надо, а так на словах я не очень, извиняемся.
С этими словами бывший охотник, а теперь законный наводчик верхнего среднего шестидюймового орудия крейсера «Россия», выпустил в сторону «Адзумы», названия которой он даже не знал, ибо в опознании силуэтов тоже был "не очень", очередной снаряд. До окончания боя орудие под управление Зыкина показало самый большой процент попаданий из всех русских шестидюймовых пушек. В «Адзуму» на этом этапе боя попало шесть шестидюймовых снарядов.
К этому моменту бесперпективность стрельбы его корабля по «Идзумо» стала очевидна и для командира следующего третьим в русской колонне «Сунгари». Вспомнив, что Руднев сам сказал ему, что "в бою надлежит проявлять разумную инициативу" Миклухо-Маклай приказал перенести огонь на следующий в японской колонне третьим «Ивате». Срелявший до этого по «России» в полигонных условиях «Ивате» не долго оставался в положени непораженного корабля, и теперь в японской колоне похвастаться отсутствием попаданий могла только «Токива». Она казалась оправдывала свое название — «Вечный» или "Незыблемый".
За все время боя носовая башня «Корейца» добилась двух попаданий в «Идзумо». Первое с большой дистанции в грот мачту, при не взорвавшемся бронебойном снаряде, осталось не замеченым для русских. Но японцам от этого было не легче — пробитая насквозь мачта вот — вот готова была рухнуть. Во втором на «Корейце» тоже были не уверены — снаряд прошел поперк всего японского корабля и взорвался уже в угольной яме противоположенного борта. После переноса огня на «Якумо» последний получил довольно безобидное попадание. Метровая пробоина высоко над ватерлинией никак не повлияла на мореходность и боевые качества крейсера. Но японцам не могло везти бесконечно. На каждом японском крейсера бронированные казематы шестидюймовых орудий и пара башен главного калибра занимали примерно 10 % от площади бортовой проэкции. И при этом, броня эта вполне пробивалась десятидюймовыми снарядами с дистанции боя. Рано или поздно, хоть один из них обязан был попасть в уязвимое место, просто по теории вероятности.