Джилли увертывался от лезвия, ищущего его, от безумного гнева в темных глазах, постепенно отступая к двери.
В центре комнаты вертелся Маледикт, фехтуя, отражая нападения теней, которые наползали на него со стен. Его трясло словно в припадке, и тени съеживались от прикосновений клинка, разливая ленивую тьму. Позади Маледикта поднялась темная фигура Критоса, напавшего на них в переулке; у Джилли перехватило дух. Но Маледикт развернулся словно лунатик и вновь сразил его. Воспоминания о победе озарили лицо юноши, и он замедлил движения своего меча; напряжение в глазах отступало, губы были полуоткрыты. Дрожа всем телом, Маледикт прижал меч к полу, пронзая тело Критоса, и обмяк. Над ним нависли тени.
Джилли принялся оттаскивать Маледикта от клинка, с такой силой дернув его за хрупкие плечи, что наутро, он был уверен, у юноши останутся синяки — если Ани позволит. Маледикт издал беззвучный яростный вопль — воздух завибрировал в отравленных голосовых связках, — и вот Джилли стоял, удерживая в своих объятьях безумца.
Он взвыл, когда зубы Маледикта впились ему в костяшки пальцев, а локти вонзились в поврежденные ребра, но продолжал сдерживать юношу, как человек, пытающийся загнать в клетку хищного зверя. Джилли сжал Маледикта, стараясь не повредить хрупкие кости, ни на миг не забывая о клюве, когтистых лапах и упруго расправленных, лязгающих крыльях.
— Ты не можешь покориться этому, — проговорил Джилли, едва не задохнувшись от волос Маледикта, забившихся ему в рот. — Теперь больше, чем когда-либо, тебе нужны благоразумие и терпение, а не слепая ярость. Ты должен быть хитрым, умным — и осторожным. — Он дышал часто-часто, не произносил слова, а выплевывал, и сам удивлялся их разумности. Что случится, если он отпустит Маледикта? Ани любит кровь ради самой крови. Отмщение порождает смерть — и не более. — Ты говоришь, что неподвластен Ей, — так докажи свою правоту. Или кончишь так же, как прочие, — сумасшествием или смертью. — В отчаянной надежде Джилли прошептал коротенькую хвалебную песнь Бакситу, богу праздности и благоразумия. И то и другое теперь пришлось бы кстати.
Маледикт обмяк в его руках и начал заваливаться вперед, словно марионетка, срезанная с ниток. Джилли, принявший вес неожиданной ноши, ощутил, как сердце забилось тревожнее.
Обморок? Если он отпустит Маледикта, может ли тот снова кинуться на него с мечом в руке? Снизу донеслось недовольное ворчание.
— Мэл?
— Пусти меня, — потребовал Маледикт. — Что ты такое делаешь? Пытаешься выкрутить мне руки из-за пары разбитых тарелок?