– Может, ты и права в том, что касается моего характера, – ответил он. – Но только не будешь же ты мне говорить, что любишь меня.
– Я не буду тебе этого говорить, потому что знаю, что тебе это не понравится. Но ты ведь не станешь запрещать мне испытывать чувства, какие мне нравятся. У тебя нет возражений?
– Никаких. Мне нравится быть с тобой, работать вместе с тобой, заниматься с тобой любовью.
Но я терпеть не могу точных определений, они все убивают.
– Посмотри, как здесь красиво, – сказала она, чтобы сменить тему разговора, – какие замечательные кусты, а эти поздние цветы на них, а деревья будто с лакированными листьями. Просто фантастика для таких, как мы с тобой, кому приходится проводить дни и ночи взаперти с больными. Перемена обстановки – это невероятное удовольствие. Но при этом сделаю тебе признание, которое наверняка покажется тебе глупым. Я все-таки люблю ту жизнь, которую мы ведем, и у меня такое ощущение, что по-другому я уже и не смогла бы жить. Я часто боюсь, устаю дальше некуда, у меня часто опускаются руки, иногда становится очень грустно, но это – как наркотик.
– Черт возьми, это так хорошо известно. Когда включаешься полностью в работу, какой бы абсурдной она ни была, в конце концов это тебя совершенно оболванивает. Таково действие ради действия – самый лучший способ не оставаться наедине с самим собой. И еще – таким образом обретаешь иллюзию, что ты чем-то полезен.
– Это не иллюзия.
– Все в какой-то степени иллюзия.
Он остановился, потянул носом воздух. По правде сказать, это был даже не запах, скорее интуиция. Ветер дул с суши в сторону озера, по направлению к которому они неторопливо спускались, помогая друг другу отводить в сторону ветки или преодолевать каменистые препятствия. И все же он почувствовал, что это не иллюзия.
– Подожди меня немного здесь. Никуда не отходи.
– А что такое?
– Надо кое-что посмотреть. Жди меня здесь.
Он пробрался сквозь густую лесную чащу и вышел к небольшой прогалине, которая там, где начинались заросли кустарника, заканчивалась широким плоским камнем в форме стола, приблизительно на полметра возвышавшегося над песчаной почвой. Сначала он застыл в недоумении, потом им овладела ярость, от которой у него даже помутилось в голове. "Сволочи!" – сквозь зубы прошептал он. Распростертый грудью на камне и прижатый к нему правой щекой, перед ним на коленях стоял совсем молодой солдат вражеской армии.
Горло его было перерезано от уха до уха. Вытекшая кровь черноватой лужицей с бордовым отливом запеклась на камне, и над ней черной тучей кружились мухи. Штаны его были спущены до земли. На ногах тоже застыл ручеек крови. В задний проход ему вонзили почти по самую рукоятку одну из тех коротких лопаток, которые иногда входят в снаряжение саперов. Вальтер смотрел на этого молодого парня с бледным лицом, местами уже тронутым тленом, с открытыми глазами, в которых застыло страдание. Ужасная картина, а что было до того? Что ей предшествовало? Чтобы представить себе это, богатого воображения не требовалось. Однако Вальтер понемногу успокоился. Не секрет, что война состоит также и из этого. "В этом мире ни от чего нельзя себя застраховать, – размышлял он. – В детстве меня пытались уверить в противном, внушить, что я живу в устойчивом обществе с незыблемыми законами, которые создаются добродушными государственными деятелями, открывателями выставок, людьми миролюбивыми, хотя, возможно, и не отличающимися нравственной чистоплотностью. Все это ложь. Случиться может все, что угодно, и нет ничего, что было бы абсолютно незаслуженным. Самая ужасная смерть где-то смыкается с самой благочестивой смертью. И неважно, есть ли какие заслуги, или никаких заслуг нет. Есть ли мораль, или ее нет. В конечном счете все сводится к скотской истории, смысл которой мы совершенно сознательно утратили".