Чтобы не бросалась в глаза… Интересно, как это она не будет бросаться в глаза среди этих черных махин? Довольно красивых — пусть, но жутко агрессивных.
Жан-Ив, реставратор, потешается, глядя, как мы вертимся туда-сюда. Он лежит на полу в белых перчатках, подправляя уголок поврежденного холста. Он-то уже почти закончил.
— Осталось четверть часа! — орет он, чтобы завести нас еще больше.
Гости с пригласительными билетами в руках уже подпирают стеклянные двери.
— Попробуй у окна, — говорит Жак.
Я держу картину на вытянутой руке. Он отступает немного назад, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.
— М-м-мм…
— Осталось десять минут, — говорю я.
— И все равно — м-м-мм…
Он прав. Софиты подсветки и дневной свет создают неудачный контраст. Главное, на вернисаже должен появиться министр. И если он застанет нас тут, торчащими, как идиоты, с картиной под мышкой, тетя Кост пришьет нам дело. Вспоминается вечер, когда за два часа до открытия мы получили из Австралии некое произведение искусства. В деревянном ящике — пятнадцать бутылок, в разной степени заполненных водой. Называется «Акула». И ни фотографии, ни описания, а сам художник в это время в Сан-Паулу на Биеннале. Посетители уже скребутся под дверью. Жак нечеловеческим усилием воли ухищряется влезть в шкуру автора. Щелк — и составленные в определенном порядке бутылки складываются в акулу, контуры которой обозначены уровнем воды в них: вид сбоку, спинной плавник, челюсти, хвост — все на месте. Мы успели в самый последний момент Все восхищаются выдающимся произведением. А я восхищаюсь Жаком.
Он все крутится вокруг себя, одновременно спокойный и бешеный. Жан-Ив закончил со своими подправками и опять хихикает.
— Эй вы, дуэт, не смешите людей…
— Заткни пасть, — безмятежно отзывается Жак.
Он вынимает молоток из висящей на поясе кобуры для инструментов и достает из кармана комбинезона крюк нужного размера.
— Нашел, старик…
Он срывается с места, и я едва поспеваю за ним с картиной в руках. В зале, где на стенах уже висят четыре холста, он снимает два из них, потом один вешает обратно, кружит по залу, снимает остальные… Вот уже все они лежат на полу, в воздухе пахнет катастрофой, он меняет два холста местами, потом лихорадочно возвращается к первоначальному варианту. Входит Лилиан, смотрительница, с ключами в руках и предупреждает нас, что больше не может задерживать открытие. Жак не слушает ее, он продолжает кружить в не понятном ему самому танце. Но вот, даже не отмерив высоту, он вбивает крюк на освободившемся участке стены.
— Давай, вешай, — бросает он мне.