— Заждались? — Поставил бутылку на край печной плиты, снял шапку, ударил ею по колену, отчего по кухне сыпанули капли. — Счас, за новосельице...
— А ты-то чего... — тихо удивилась тетка Татьяна, но недоговорила, закачалась снова.
Николай Михайлович коротко, бодровато, как бывало дома после смены, выдохнул, велел жене:
— Давай, мать, накладывай. — А сам выставил в рядок толстенькие, в форме сапожка, стопки.
Подсевший за стол Юрка без церемоний зубами выдернул из бутылки пластмассовую пробку (таких пробок Николай Михайлович не видел уже несколько лет), стал разливать.
— Поработали, — приговаривал, — можно и расслабиться мала-мала... Мо-ожно...
Из стопок сильно запахло водкой; Елтышев с подозрением следил за деятельностью Юрки — бутылка без этикетки, едковатый запах ему не нравились. Но пока что молчал, ждал... Артем притулился с краю стола, позевывал, брезгливо озирался.
Валентина Викторовна поставила на центр глубокую тарелку с картошкой.
— В-во-о! — обрадовался Юрка. — Горяченькое. Ну, вздрогнем. — Подхватил стопку.
— Тёть, — позвала Валентина Викторовна, — исть будешь?
Та неопределенно пошевелила рукой.
“Исть, — усмехнулся про себя Елтышев. — Быстро на деревенский переходим”.
Юрка торопил:
— Ну, пьем, нет?
Чокнулись вяловато, безрадостно. Николай Михайлович осторожно отпил. Рот обожгло; вкус был ядовитый, через водку отдавало то ли керосином, то ли растворителем.
— Что... Что это вы притащили? Это пить нельзя.
Жена, сын испуганно поставили стопки. А Юрка, ухнув, быстро закусил, мотнул, словно после удара, головой и тогда уж удивленно пожал плечами:
— А чего? Нормальный спиртович. Через резиновый шланг только пропущен, от этого так... Да пейте, не бойтесь. — И стал наливать себе по новой.
Елтышева затрясло, раздражение сегодняшнего дня готово было выплеснуться на этого гостя. Взять за шкирятник и вышвырнуть за порог.
— Нельзя было в магазине купить? — сдерживая себя, внешне почти спокойно спросил. — Я дал, кажется, достаточно...
— В магазине? Хе, да в магазине у нас водки с год уже нет. Пиво только.
— Почему нет?
— Да сертификат какой-то не получили... что-то такое там. — Юрка поднял стопку. — Да ладно, пейте, нормальный, говорю, спирт.
Неожиданно выпил Артем. Хыкнул придушенно, бросил в рот парящую картошину. Глянул на родителей, сказал как-то с вызовом:
— Не умрем, наверно.
“Наверно... — Николай Михайлович сжал стопку в ладони. — Наверно... Хрен с ним”.
С детства еще, примерно лет с пяти, Артем понял, что он не такой как все. Конечно, каждый чем-то отличается, но не очень, а он отличался очень. И ему это мешало. Мешало и в детском саду, и в школе, особенно в пятом—седьмом классах, когда необходимо быть активным, подвижным, готовым к драке, к защите своего “я”. А Артем любил тихие занятия — в детском саду, куда ходил с плачем, чаще всего лепил из пластилина, катал в уголке машинки, в школе на переменах сторонился носящихся одноклассников; одно время чувствовал тягу к книгам, особенно к тем, где описывались путешествия, исследования дальних стран, но ни одну книгу от корки до корки не осилил — листал, выхватывая взглядом отдельные строки, даты, фамилии, рассматривал иллюстрации.