Постоянно возникали трудности — то, что в квартирном быту делалось почти незаметно, здесь разрасталось до серьезной, почти непреодолимой проблемы... Главной была вода.
Вода бралась из колонки. Колонка находилась рядом — на другой стороне улицы, но давление было слабым, вода текла тончайшей струйкой, и чтобы наполнить ведро, приходилось тратить минут семь. На холоде — не очень приятное времяпрепровождение... Ведра приносились домой и выливались в двадцатилитровый бак. Оттуда воду черпали для умывания, мытья посуды. Грязную воду сливали в двенадцатилитровое ведро под умывальником, которое выносилось на зады огорода и выливалось в заросли крапивы... В первое время, пока не научились экономить, помойное ведро приходилось нести на зады раза по три-четыре на дню.
Мытье посуды было целым процессом. Мыли ее в большой металлической чашке сначала в одной воде, горячей, затем мыли саму чашку, стенки которой были покрыты слоем жира, затем наливали в нее воду теплую (нагреть достаточное количество, даже с помощью электрочайника, никак не получалось). Эту вторую воду приходилось менять раза два, так как она опять быстро становилась жирной, и “Фэйри” не помогало. Особенно тяжело было мыть после говядины...
В туалет по-большому Артем не мог сходить на новом месте несколько дней. Так же с ним было, когда призвали в армию... Да и по малой нужде он шел в похожий на собачью будку сортир, когда сил терпеть уже не оставалось. Смотрел в отверстие в полу. Оно было почти заполнено, и отец собрался было строить новый, но земля уже схватилась морозом. Решил отложить до весны, сказал как бы шутливо: “Ломиком будем сталактиты скалывать”. А потом помрачнел: “Вот с банькой что делать...”
Баня стояла между летней кухней и стайкой с курицами — крошечная постройка без предбанника, пол сгнивший, полок обрушился, железная печка прогорела. Мыться здесь казалось невозможным; вообще невозможно было представить, как здесь, в этих условиях, может существовать и оставаться человеком бабка Татьяна. Бессильная, еле передвигающаяся, она все же не заросла грязью, в комоде у нее лежало чистое белье, в хлебнице был мягкий хлеб, в подполе — запасы на зиму.
Несколько первых дней Артем никуда за ограду не выходил, только за водой. Территория по ту сторону забора была враждебной, опасной, хотя людей он почти не видел — изредка пробредали старики и старухи с матерчатыми сумками в магазин, быстро протопывали мужички, прокатывался на звенящем велике какой-то пацаненок. Машин почти не проезжало, а знакомое гудение рейсового “пазика” было мучительно — сразу вспоминалось прошлое, совсем недавнее и наверняка навсегда утраченное... Сейчас сделает круг водила, поставит автобус в гараж, придет домой, в квартиру на пятом этаже, примет душ, поест, упадет в кресло перед телевизором... У них тут два телевизора — черно-белый бабкин “Рекорд” и “Самсунг”, привезенный с собой, но что толку... И смотреть не хочется, да и возможности нет. Все грудой свалено, тесно, сесть негде даже.