Я встретил ее в городе, привычно влачащую тоскующие дни, и из жалости к такому трогательному одиночеству предложил свое общество.
Ее молодость преждевременно изнемогла, она сковывала меня холодом и испугом, а моя проклятая тактичность не позволяла сбежать…
Она прятала меня от людей за зеленой вуалью кустов, поила жемчужной, пронзительной водкой, и мы, сидя на скучной траве, изображали удовлетворение.
Однажды я услышал ее окоченевший голос: «Ты любишь меня?» – но промолчал, потому что голова гудела, как бубен…
Когда она обрушилась всей теплой мощью своих ягодиц на мои онемевшие бедра, я сказал:
– Если ты будешь ерзать в том же темпе, все закончится не начавшись.
Она страстно выдохнула, удивленно и нежно взглянув на меня:
– О, глупый, неужели ты не умеешь сдерживать… Я представляла тебя другим, – и спела две строки из какой-то революционной песни.
Я сразу перестал возбуждаться, видел только пышные ржавые щеки и судорожно трепещущую грудь…
Внезапно ее стошнило. Я тщательно вытер с себя остатки пищи, и, к моему удивлению, мне не было противно.
Она тоже утерлась и, сконфуженно посмотрев, сказала:
– Глупо… правда?
Я не успел ответить. За кустами раздался хрустящий шорох, разъехались в стороны ветви, точно кулисы, и выпал Он, продолговатый, как Христос. Обвел нас чудным диковатым взором, тихо закричал и покатился по земле, напрягая тело…
Когда я подошел к нему, он был мертв… Хотя, может, мне это только показалось. Жизнь сложна и необъяснима.
Мое детство омрачила психологическая травма, когда дедушка проломил голову бабушке. Ее смерть произошла совершенно внезапно, на моих глазах. Буквально минуту назад кроткая лохматая старушка суетилась у плиты – и вот лежит крендельком, то бишь в весьма причудливой позе, и молчит, а рядом – торжественный, как вымпел, и такой же красный дед…
А ведь и в бабушке было что-то хорошее. Это из-за пелены черной внучьей неблагодарности я не могу ничего вспомнить, но когда задумаюсь, что при жизни она определенно желала мне только добра, у меня сжимается сердце.
Я еще не успел испугаться, как в кухню забрел папа. Оценив ситуацию, он несколько опешил, удивленно спросив деда:
– Ну и зачем? – потом, обратившись к невидимому собеседнику: – Ты видишь, что получилось… Неприятность какая…
Дед, с трудом продравшись сквозь дремучие заросли старческого слабоумия, хрипло вытолкнул языком что-то бессознательно-неуместное.
Приехала «скорая помощь», бессмысленная, но формально необходимая. Бабушку небрежно отделили от пола. Позже я заметил: в пятнах засохшей крови осталась прядка ее волос. Теперь мне это кажется необычайно символичным – дух бабушки навеки остался в этом доме. Чуть погодя соответствующая инстанция забрала сурового и недоумевающего деда.