. Долгое время ничего не было слышно, кроме их дыхания. Потом младший задвигался.
Старший тут же протянул руку, чтоб его остановить.
— Тш!.. — сказал он.
Оба замерли.
— Ты что-нибудь слышал, Эндру? — шепнул младший.
— Вроде бы…
Они молча выпрямились и поглядели в прямоугольный проем в стене. Под ними простирались залитая лунным светом земля, сочные луга, в тонком дымчато-голубом тумане похожие на лужайки газона в добропорядочном парке.
Они долго глядели во все глаза и навострив уши.
— Нет, Эндру, я ничего не слышу.
Старший закивал головой, и кисточка на его тэмошентере закивала тоже.
— А мне сдается, что вроде бы послышалось.
В нараставшем напряжении младший рассеянно вынул из кармана трубку. Старший неодобрительно скосил на него глаза:
— Да… пожалуй, так. Но смерть как хочется закурить! А они учуют первые, да?
Джок кивнул головой на большой загон среди поля под ними. Там в лунном свете, неподвижное и безгласное, стояло большое овечье стадо. Овцы так тесно жались друг к дружке, что их спины образовали серое море.
— А зашуми там что, эти тоже услышали бы наперед нас, — продолжал Джок, мотнув головой назад через левое плечо. — Уж мой Донни, тот бы непременно!
Услыхав свое имя, одна из двух собак под навесом выжидательно подняла голову. Другая зевнула и насторожилась, обрадованная, что долгая стража подходит к концу.
— Как ни кинь, я не вижу смысла держать их тут, Эндру. Лучше, пожалуй, выпустить их туда, к овцам.
— Не, не, Джок. Если пустить их туда, те черти уж нипочем не придут. Они до того хитрые, мальчик мой, что уму непостижимо.
— Да, они куда как хитры, — согласился младший. — Шесть ночей мы сидим, сторожим, а их нет и нет. На седьмой день мы уходим домой поспать, и только мы сомкнули глаза, а они тут как тут — дерут и режут скот. Семь ягнят зарезали и двух овец! Подумать только — семь ягнят! Почему они не приходят в такую ночь, когда мы тут?
Последний вопрос старик пропустил мимо ушей.
— Это еще слава богу, Джок. В воскресенье Арчи Форсайт недосчитался шестнадцати. А Мак-Кензи в ночь на пятницу — тринадцати.
— Ох и скоты! Что воскресенье, что будний день — им, чертям, все одно. Это исчадия сатаны, сердца у них черные… Попадись мне только хоть один…
Остального младший не договорил.
— А что их толкает на это, Эндру?
— Эх, малец, много есть таких вещей, что человеку их и не понять. Но я так полагаю, что собаки — они как люди, Джок. В большинстве они верные и честные. Но среди них нет-нет, да родится на свет жадная и жестокая, без чести и совести: днем она, глядишь, смирнехонькая, прямо праведница, а как только ее укроет мрак, она делается тем, что она есть, — хищной дьяволицей.