Эта трусца стала теперь медленней, потому что изменившуюся местность отличала еще одна особенность: здесь не было еды. Раньше были кролики, но потом их становилось все меньше, а теперь ее нос уже редко когда улавливал их теплый запах. Лесси чувствовала, что импульсу, побуждающему ее подвигаться с должной быстротой, все труднее становится подчинять себе ее мускулы. Она чувствовала даже, что ей теперь трудно стало сторониться человека. Все нараставшая усталость так истомила ее, что она уже не обращала внимания на человека, покуда он не занесет руку.
Но один импульс не отмирал — тот, что толкал идти на юг. Ни в каком другом направлении, только на юг. Итак, Лесси медленно шла шотландской Низиной. Ее путь пролег через эту черную индустриальную страну, потому что она подчинялась неугасимо горевшему в ней желанию идти на юг, неизменно на юг. И на этом пути она оставляла за собой молву — много разных рассказов, передававшихся из дома в дом.
В одном шахтерском городке одна молодая женщина как-то вечером за ужином посмотрела на мужа и сказала:
— Странный случай был у меня сегодня, Айвор. С собакой.
— С собакой? Чьей?
— Не знаю, кто ее хозяин. Я сидела с ребенком у наших дверей — вышла погреться на солнышке — и вижу, идет по мостовой собака. Грязная-прегрязная, какая-то потерянная и такая страшная с виду, а все-таки очень милая на вид…
— Как это так — «страшная с виду» и притом «очень милая на вид»?
— Ну, уж не знаю. Но так оно было. И такой она выглядела усталой. Она глядела совсем как иной раз человек, когда идет со смены — измучен, валится от усталости, а все-таки идет. Я подзываю ее — она не подходит. Остановилась поодаль и смотрит на меня. И на маленького Айвора. Тогда я зашла в дом, вынесла миску с водой и поставила на землю. Собака подошла и вылакала все подчистую. Я тогда пошла, принесла тазик с объедками и поставила рядом. Она долго смотрела, походила вокруг, с одной стороны зайдет, с другой, наконец нагнулась, понюхала и стала есть — ела очень деликатно, а я поклялась бы, что она просто умирала с голоду. Такая она была жалкая и худая. Потом, съев от силы половину, она бросила есть, подняла голову и пошла прочь, вниз по улице, ну прямо как будто вспомнила о какой-нибудь условленной встрече…
— Хорошо, а ты что хотела бы? Чтоб она задержалась из приличия и поблагодарила за обед?
— Нет, но… убежать, не доев! Почему она так?
— Ах, Пегги, ну откуда мне знать? Я только знаю, что твоя бы воля, так ты кормила бы всех бездомных собак и всех сирот и бродяг на свете.
Муж засмеялся, и жена засмеялась тоже, потому что в его голосе звучала теплота — он был доволен ею. И она тут же забыла о бродячей собаке и о своем добром поступке.