Пьяный разум удрученно созерцает черную звезду, под которой вам довелось родиться. Жалость к себе – отвратительное чувство. Однако сейчас вы впрыскиваете эту жалость себе в душу лошадиным шприцем… и вдруг замечаете, что Ларри Даймонд оставил свой пост у стойки бара и направляется прямиком к вашему столу. «Фу, какой мерзкий тип! – думаете вы. – У него даже походка как у изгоя!»
– Как дела, Ларри? – приветствует Фил.
– Мистер Даймонд, если не ошибаюсь? – Глаза Энн Луиз вспыхивают ярче, чем кончик ее сигары.
Мистер Даймонд не обращает на них внимания. Минуту он разглядывает вас, покачиваясь, как разношенный хомут на шее вечности, а потом произносит:
– Могу поспорить: у нас есть что-то общее.
– Сомневаюсь, – отвечаете вы. – Я ведь еще не пошла ко дну.
В ухмылке Ларри жутким образом сочетаются жестокость и щедрость, враждебность и восхищение; воспаленные глаза напоминают испанские орешки, исполняющие демонический канкан.
– Я подошел не за тем, чтобы говорить о работе. – Он кивает туда, где только что стояла ваша тарелка. – Я ведь тоже ел спаржу. Понимаете, что это значит? В течение следующих пяти часов наша моча будет пахнуть одинаково!
По крайней мере хоть погода хорошая. Зимние сиэтлские дожди, которые обычно цепляются за заплесневелый грязно-серый хвост дождей осенних, иссякли на прошлой неделе, и теперь с каждым днем небо делается светлее и выше – кажется, что оно сорвалось с якоря и дрейфует прочь от Земли. Апокалипсис наоборот. Говорят, во время биржевого краха 1929 года небо было черно от миллионеров, выпрыгивающих из окон. Вы задираете голову: вечер тихий и ясный, в небе ни одного миллионера. Даже пуговичка от миллионерского пиджака не падает на ваше смазливое личико.
А вы ведь и в самом деле красивы, Гвендолин! И порой даже жалеете об этом. Красота приводит к неприятным столкновениям, после которых приходится поспешно покидать «Бык и медведь». Правда, справедливости ради отметим: такие ухажеры, как Ларри Даймонд, вам еще не попадались. После его возмутительной реплики – кстати, чрезвычайно развеселившей Фила и Энн Луиз – вы подхватили сумочку и с достоинством, хотя и покраснев, попытались ретироваться в туалет. Ларри перекрыл вам дорогу. Возможно, он просто хотел извиниться; вы не дали ему такого шанса:
– Отойди, дикарь африканский!
Фраза должна была прозвучать холодно и вразумляюще (хотя откуда взяться холоду в голосочке, который годится лишь для того, чтобы лелеять лютики и убаюкивать клубничку?), Ларри, однако, отреагировал так, словно ему одновременно дали пощечину и подарили кучу денег. Его пьяная агрессия улетучилась быстрее, чем реклама поливальных установок из памяти жителя республики Бангладеш: взгляд прояснился, стал подозрительным, умоляющим.