Двумя выстрелами замочив Большого оленя, он льет шампанское на голову Кати, на ее плечи, на грудь, на бедра, на жадно распахнутые губы…
И Зураб не на шутку зверел от таких фантазий. В его бритую голову коварно закрался серьезный план. Но исполнение этой чудовищной задумки джигит отложил до подходящего момента…
– В ней сам дьявол, – в свою очередь вперился в келейный телевизор Отец Прокопий. – Мне придется потрудиться, чтобы она не овладела умом и телом молодежи. Если что, то пожертвую собой, но спасу мир от этой сладострастной заразы.
И без особого труда, даже где-то с легкостью телезритель от церкви вспомнил, как на протяжении всей его святой миссии порочные девы пытались завладеть им. Как во время детских молитв девчонки задирали перед ним юбки, раскрывая ему таким образом свои несметные сокровища. Как в отрочестве они показывали ему из кустов свои немятые еще груди. Как в зрелом возрасте прихожанки исповедовали сексуальную неудовлетворенность и призывали в помощь его священную плоть.
Но Прокопий, выросший при монастыре, свято блюл категоричные заповеди. Где бы, с кем бы и в чем бы его ни заставали, он никогда не допускал никаких отклонений от небесной догмы. И потому с особенным ожесточением читал молитвы, а также вдоль и поперек кропил эрофильмы, публичные дома и библиотеки, распространяющие мирской грех в геометрической прогрессии.
И сейчас, глянув еще разок на телевизор, Отец Прокопий поднатужился и окропил-таки голубой экран святой как слеза ребенка струей…
– Да это же та самая официантка, – ткнула пальцем в телевизор Долорес, – Мойша, посмотри-ка на эту путу…
– Все в мире относительно, дорогая, – откликнулся из-за биржевой сводки супруг, – Вчера – пута, сегодня – звезда, идол. Да-да, я абсолютно точно это знаю. И, увы, такова тактика относительности. Кто знает, как оно все обернется дальше: сегодня – звезда, завтра – пута, отбросы, невеста всего рабочего квартала…
Долорес с необоснованной надеждой вздохнула:
– Как бы я хотела, чтоб эта твоя тактика все расставила по своим местам…
Супруг, привыкший ко всякому развитию дел, затянул было спич:
– Все мы таки ходим под тактикой относительности. Вчера…
Жена, однако, оборвала его как старый шнурок:
– Заткнись, “мой Ша”. Ты только посмотри на нее. Бесстыжая дрянь…
Мойша снял очки размером в двадцать четыре минимальные зарплаты и послушно уткнулся в экран.
– Я сказала: смотри, а не пялься…
– Хорошо, хорошо, о, «моя целомудренная Соль», – надел очки Мойша и вновь скрылся за сводкой.
Там он блаженно закрыл глаза, восстанавливая в памяти фигуральное изображение Кати. С удовольствием вспомнил он и юную, упругую, под завязку наполненную содержанием Долорес. Не без удовольствия вспомнил и относительно юного себя, настойчиво стоящего у кровати умирающего отца.