Так началось новое царствование.
Мечта пушкаря Андрея Чохова осуществилась.
В тысяча пятьсот восемьдесят шестом году он создал наконец ту пушку, которую хотел поставить в Кремле на самом видном месте, чтобы она говорила приезжим иноземцам о богатырской силе русского народа, о его непобедимости, о его способности творить чудеса, о его могучей артиллерии.
Пушкарь Чохов вложил в нее свою любовь к родине, свою веру в ее неумирающую будущность.
И назвал свое детище «Царь-пушка».
Над всеми пушками «царем» он назвал ее.
Герасим, Параша и их дочь Наталья, которых Разрядный приказ оставил в Москве при Стрелецкой слободе, в сопровождении Андрея, Охимы и сына их Дмитрия ходили в Кремль любоваться работой друга, знаменитого литца.
– Помнишь, как в походе, тогда, давно-давно, я говорил о такой пушке!.. Грязной и Кусков меня журили за то. Да и государь, покойный Иван Васильевич, не понял меня... А вот теперь, гляди, добился я своего. Пускай полюбуются люди после нас, да и меня помянут добрым словом! Спокойно мне будет и умереть теперь, когда сделал то, чего хотел.
Был праздничный день. В Успенском соборе в присутствии царя Федора и царицы, а также и находившегося при них Бориса Годунова митрополит служил торжественный молебен по случаю перевода беломорского торга во вновь построенный по мысли царя Ивана Васильевича город около церкви св. Архангела у самого устья Двины.
– И моя копеечка не щербата, – самодовольно сказал Андрей Чохов, слушая благовест кремлевских колоколен. – Знатную огневую ограду поставил я там для защиты сего города. Пускай попробуют теперь вороги напасть на него. Достойный отпор наши люди учинят им.
Вечером в доме Чохова состоялась веселая пирушка. Пили. Пели. Плясали. Впрочем, этим дело не кончилось: в разгар веселья Андреем был сделан намек, что-де «мы скоро совсем стариками станем, а наши детки – Митька да Наташа – должны продолжать наш род. Не так ли?» Против этого ни с чьей стороны возражений не последовало. Начало доброму делу было положено.
Балтийское море величаво колышется, посеребренное бледной улыбкой холодного восхода... Небо синее, прозрачное – осень склонилась над водной пустыней...
Двадцать кораблей, оставив Санкт-Петербург, вышли из устья Невы, распустив белоснежные паруса... Впереди «Ингерманландия» и «Полтава», построенные по чертежам царя Петра Алексеевича и под его наблюдением... Русский флот гордился «Ингерманландией». Сам царь писал: «Ингерманланд» – на парусах зело изрядный, так что лучше его нет, и только не отстают от него братья его, а приемыши все позади». «Приемышами» царь называл корабли, приобретенные за границей.