Ветерок колыхал шторы в открытом окне, чрез кабинет проплыла пушинка, стайка осенних мух жужжала, роясь возле хрустальной люстры; из непритворенной двери высунул голову лобастый рыжий кот.
– Милый Прохор, тебе надо бросить все и отдохнуть – уехать куда-нибудь, полечиться, взять отпуск у самого себя. Я знаю, ты очень, очень болен. Мне видеть это слишком мучительно, прямо непереносно... Поверь мне. – Нина тихо заплакала, поднялась и пошла к нему. – Милый, умоляю тебя, брось все дела...
– Нет!!! – двумя кулаками враз грохнул в стол Прохор. – Стой! Впрочем, садись... Впрочем... как желаешь.
Нина остановилась. Прохор повернулся к ней в кресле и, потряхивая лохматой головой, беззвучно засмеялся.
– Знаю, знаю, фабрикантка, для чего ты хочешь выгнать меня отсюда, знаю. Ты хочешь забрать в свои с Протасовым руки все мои дела и оставить меня нищим. (Нина всплеснула руками.) Стой, стой, не перебивай, – он стал говорить быстро, отрывисто, все круче возвышая голос до крика. – Я пью, я нюхаю, я прыскаю в себя морфием, – это все через тебя, через твои штучки, через твой христианский бабий нрав, фабрикантка.
– Врешь! – крикнула Нина и, вся надломленная, раздираемая ненавистью и любовью к мужу, села напротив него в кресло.
«Врешь, врешь, врешь, врешь», – затараторил голос в правом ухе Прохора. «Врешь, врешь, врешь...» Прохор засунул в ухо палец, с ожесточением потряс там пальцем. Голос смолк.
– Я с большим трудом привожу издалека рабочих, плачу им прогонные деньги, учу их, – они бегут к тебе. Я вновь добываю рабочих, – они опять к тебе. Наконец, вислоухий Кук ушел. До каких же это пор? Жестокий враг так не мог бы поступать, как поступаешь ты! (Нина все время пыталась возражать, но он не давал ей.) Да, да, жестокий враг! А ты со своим бабьим умом ослеплена малыми делами и не хочешь понять моих больших дел. Да, больших дел.
– Каких же?
– Я... – Прохор нахохлил брови, встал, подбоченился и начал шагать по обширному кабинету, косясь на присмиревшую возле матери Верочку. Полуоткрыв рот, ребенок следил за отцом раздраженным взглядом. – Я разовью здесь промышленность, какой нет в России. Мой поселок превратится в городище с миллионом жителей. Имя мое будет греметь! Понимаешь? Греметь по всему миру...
Нина слушала его, замирая от волнения.
– Может быть, тебе заживо поставят памятник? – попыталась улыбнуться она.
– Да! Я сам себе поставлю памятник в центре феерического сада, какого не мог видеть и Людовик Шестнадцатый. Я построю в том городе университеты, винокуренные заводы, инженерные школы, торговые ряды, пассажи, театры, и все будет мое. Да, да, мое, мое! А не твое!! – Последние фразы выкрикнул он с особым сладострастием.