В Прохоре два естества – разумное и умное, в Прохоре было два чувства. Одно естество бодрствовало, другое – воспринимало жизнь как сновиденье.
– Здравствуй, Прошка! Здравствуй, кунак! – И черкес соскочил с коня.
Прислушиваясь дремотным ухом, как дитя к любимой сказке матери, к родному, прозвучавшему из глубин далекой юности голосу черкеса, Прохор крикнул запальчиво:
– Развяжи мне руки, чертов сын! Разве забыл, кто я?!
Черкес моргнул своим, – два бородача, с бельмом и криворотый, быстро освободили Прохора. Тупо озираясь, Прохор выхватил пузырек с кокаином и сильными дозами зарядил обе ноздри.
– Я не боюсь тебя. Я на тебя плюю. Ты будешь большой дурак, если убьешь меня. У меня с собой нет денег. И ты ничем не воспользуешься.
Ибрагим стоял у костра подбоченившись, пристально всматриваясь в лицо Прохора, жутко молчал. Прохор пересел на валежину, подальше в тень.
– У меня в кибитке походный телефон. Чрез полчаса здесь будут две сотни казаков.
– Твой казак, твой справник – худой ишаки... Ха-ха!.. Адна пустяк, – потряхивая головой, поводя плечами, гортанно выкрикивал черкес. – Больно дешево ценишь мой башка... Ха-ха!.. Тыща рублей... Клади больше, кунак...
– Отпусти меня подобру, получишь десять тысяч. Иди ко мне служить. Беру тебя со всей шайкой твоей. Будешь охранять предприятия.
– Служить? Цх... К тебе?
– Да. Ко мне. Я тебя сделаю начальником...
– Ты? Меня? Цволочь... Мальчишка...
Рот черкеса взнуздался голозубой гримасой, глаза мстительно ожесточились.
– Ежели я есть убивец Анфис, убирайся к черту задаром! Твоя деньга не надо мне. Живи! Ежели твоя убил Анфис, я тебя разорву на двух частей, все равно как волк барана. Цх...
Прохор побагровел, хотел вцепиться в хрящеватое горло черкеса, но... в его вялом сознании мелькнуло: «Ведь это ж сон». Он жалостно заморгал глазами, как в детстве, и смягчившимся голосом быстро, словно в бреду, заговорил:
– Ты мне худа не сделаешь, Ибрагим. Помнишь, Ибрагим, как мы плыли с тобой по Угрюм-реке? Тогда ты любил меня, Ибрагим. И я тебя любил тогда. Ты был в то время родной. Я никого так сильно не любил, как тебя любил.
Прохор глубоко передохнул. В широко открытых глазах Ибрагима затеплился огонек. Казалось, еще момент – и черкес кинется на грудь когда-то любимого им джигита Прошки, все простит ему.
Но вот голос Прохора зазвучал вызывающе – и все в лице черкеса захолодело.
– Да, верно, я любил тебя, осла, больше всего на свете. И до самой смерти любил бы, но ты, варнак, Анфису убил... Ты, ты, больше некому! Я знал это и на суде так показал... За что ты, сатана, убил ее?